собственного голоса испугал его. Вот так же он когда-то безудержно хохотал над телеграммой Мэй, в которых сообщалось о более ранних сроках свадьбы. И тогда его смех среди ночи, так испугавший Дженни, скорее напоминал рыдания.
«Почему она написала это?» — спросил он сквозь смех.
Мэй восприняла этот вопрос с олимпийским спокойствием.
«Должно быть, потому, что нам удалось о многом поговорить вчера».
«О чем же, например?»
«Я призналась в том, что осуждала ее, не понимая, как тяжело ей было привыкать к новой обстановке и жить среди родственников, казавшихся ей чужими и оставлявших за собой право критиковать ее, не зная до конца всех обстоятельств ее жизни — Мэй перевела дыхание: — Я знаю, ты был для нее чуть ли не единственным другом, на которого она могла целиком и полностью положиться. И я заверила ее, что отныне полностью разделяю твои чувства по отношению к ней, и что мы — едины».
Мэй замолчала, ожидая, что Ачер что-нибудь скажет, но поскольку тот промолчал, сочла нужным добавить:
«Элен поняла, что я хотела этим сказать. По-моему, она вообще все понимает».
Мэй поднялась и, подойдя к Ачеру, взяла его холодную руку и быстро приложила к своей пылавшей щеке.
«Вот и у меня голова разболелась! Спокойной ночи, дорогой!» — сказала она и удалилась, волоча за собой разорванный и перепачканный шлейф своего подвенечного платья.
Глава тридцать третья
Тогда, в Опере, миссис Ачер с улыбкой сказала миссис Велланд, что молодая пара готовится к выдающемуся событию в своей жизни: первому приему, который они собирались устроить у себя дома.
С тех пор, как Ньюлэнды Ачеры обосновались в своем новом особняке, у них перебывало много народу. Ачер часто приглашал трех или четырех своих друзей поужинать вместе с ними, и Мэй охотно принимала их, подражая своей матери во всем, что касалось супружеских отношений. Ее муж задавался вопросом, стала бы она приглашать к себе гостей в дом, если бы жила одна, или нет. Но он давно уже отказался от борьбы за ее истинное «я», которое приверженность традициям и слепое подражание материнским манерам упрятали глубоко в раковину, под маску наивности. Но молодые, состоятельные супруги — тем более что они носили такие фамилии, как Велланд и Ачер! — обязаны были устраивать приемы для таких же супружеских пар, как и они сами. Такова была традиция!
Но настоящий званый ужин со специально приглашенным шеф-поваром, и двумя нанятыми лакеями, с итальянским пуншем, розами от Гендерсона и меню на карточках с золотым обрезом, являлся неординарным событием в жизни нью-йоркской молодой четы, а посему к нему нужно было тщательно готовиться. Как заметила миссис Ачер, вся сложность заключалась в том, что одним пуншем ограничиться было нельзя. К нему обычно подавались утка или гусь, два супа, и неизменно горячие и холодные сладости. Гостей приглашали в зависимости от их положения в обществе; мужчинам предписывалось быть во фраках, а дамам — в декольтированных платьях с короткими рукавами.
Все с интересом наблюдали, как молодая пара рассылает свои первые приглашения через третье лицо, и, как правило, ей редко отказывали, — даже если у приглашенных были совсем иные планы.
Прием решено было приурочить к отъезду в Европу мадам Оленской, и даже Ван-дер-Лайдены (и это, безусловно, был триумф!) приняли приглашение, отложив очередную поездку в Скайтерклиф.
Накануне торжественного события миссис Ачер и миссис Велланд сидели в гостиной дома молодой пары; первая вписывала меню в карточки с золотым срезом от Тифани, а вторая следила за тем, как расставляют пальмы в кадках и подсвечники.
Поздно возвратившийся из офиса Ачер застал их еще за работой. Миссис Ачер занималась ответственным делом: она писала имена гостей на табличках, чтобы потом расставить их на столе; что касается миссис Велланд, то она командовала слугами, отодвигавшими в сторону позолоченную софу с тем, чтобы освободить еще один «угол», между пианино и окном.
Мэй, как ему было доложено, находилась в это время в гостиной. Она занималась аранжировкой букетов красных роз и адиантума в хрустальных вазах, которые расставляли в центре длинного стола. До этого она успела подвесить к канделябру мейлардовские серебряные колокольчики. На пианино стояла огромная корзина с орхидеями, присланными из Скайтерклифа. В общем, подготовка к «историческому моменту» в жизни Ньюлэндов Ачеров была в полном разгаре.
Миссис Ачер внимательно изучала список приглашенных, делая отметки на полях золотой ручкой с острым пером.
«
и
Миссис Велланд с обожанием взглянула на своего зятя.
«Вот какое красивое прощание у нас будет с Элен Оленской! Это ваша заслуга, Ньюлэнд! Вы с Мэй чудесно все устроили!»
«Я полагаю, — заметила миссис Ачер, что Мэй хочет, чтобы ее кузина передала своим друзьям- иностранцам за границей, что мы здесь не такие уж варвары!»
«Не сомневаюсь, Элен оценит такой грандиозный прием! Она, кажется, возвращается из Вашингтона сегодня утром. По крайней мере, проведет вечер красиво и развеется! В последний день перед отплытием меня всегда охватывает паника!» — весело добавила миссис Велланд.
Ачер направился к двери и его теща окликнула его: «Ньюлэнд, зайдите в гостиную и взгляните на сервировку стола. И скажите Мэй, чтобы она не очень загружала себя работой!»
Но он сделал вид, будто не расслышал ее слов, и быстро поднялся в библиотеку. Ачер посмотрел на комнату, как на чужое лицо, на котором застыла приветливая гримаса. Все здесь было разложено по полочкам и подготовлено для гостей, включая пепельницы и портсигары из кедрового дерева — для курящих джентльменов.
«К счастью, — подумал Ачер, — это долго не продлится».
Он развернулся и отправился в туалетную комнату.
Десять дней прошло с тех пор, как мадам Оленская покинула Нью-Йорк. И за все эти десять дней Ачер не получил ни одной весточки от нее, — если не считать большого запечатанного конверта, в котором она возвращала ему завернутый в папиросную бумагу ключ. Конверт был подписан ее рукой и доставлен ему в офис. Этот безапелляционный ответ на его отчаянный призыв мог быть рассмотрен, как протест против его безрассудного поведения. Но молодой человек интерпретировал его иначе. Он все еще не мог поверить, что Элен выбрала себе иную судьбу. Слабым утешением было то, что, пожелав уехать в Европу, она вовсе не собиралась возвращаться к своему мужу. А посему он мог спокойно последовать за ней. Ачер уже говорил ей о своей готовности совершить самый смелый поступок в своей жизни, и она поверила ему; он надеялся, что с учетом сложившихся обстоятельств Элен не отошлет его обратно. Вера в то, что у них с Элен есть будущее, помогла ему воспрянуть духом. Поэтому он не стал забрасывать ее письмами и настаивать на новом свидании; ни словом, ни делом он не дал ей понять, что унижен ее отказом; ему казалось, что в той молчаливой игре, которую они затеяли, все козыри находятся в его руках. Он выжидал.
За это время произошло несколько достойных внимания событий, в том числе разговор с мистером Леттерблеяром по поводу отъезда мадам Оленской в Европу. Они встретились на следующий день после
