путь — идти в политику.
Арчер, откинув голову назад, расхохотался. Это замечание Уинсетта разом обнажило огромную пропасть между его кругом и такими людьми, как Арчер. В светском обществе каждый с пеленок знал, что «джентльмену не следует лезть в политику». Он, конечно, не мог сказать это Уинсетту и ответил уклончиво:
— Взгляните на наших политиков. Разве среди них есть честные люди? Мы им не нужны.
— Кому это «им»? Почему бы не собраться всем вместе и самим не стать «ими»?
Снисходительная улыбка скользнула по губам Арчера. Было бессмысленно продолжать дискуссию — каждому была известна печальная судьба нескольких джентльменов, пожертвовавших своим честным именем ради политики. Дни, когда это было возможным, миновали — страна была во власти дельцов и иммигрантов, а честные люди дрейфовали в сторону спорта и культуры.
— Культуры! Если бы она была у нас! Конечно, встречаются, так сказать, отдельные кусочки пашни — остатки старых европейских традиций, которые ваши предки привезли с собой, — но и они погибают: от недостатка ухода и удобрений. Вы ничтожное меньшинство — у вас нет ни вождей, ни соперничества, ни аудитории. Вы словно картина на стене в заброшенном замке — «Портрет джентльмена». Вы никогда ничего не добьетесь, если не засучите рукава и не плюхнетесь прямо в грязь. Или надо эмигрировать… О боже! Если бы я мог…
Арчер мысленно пожал плечами и перевел разговор на книги, о которых Уинсетт рассуждал пусть и не всегда определенно, но всегда занимательно. Эмигрировать! Разве джентльмену пристало покидать собственную страну? А грязь — разве может джентльмен лезть в грязь? Дело джентльмена — наблюдать и ни в чем не участвовать.
Но объяснить это человеку вроде Уинсетта невозможно… и потому литературные клубы и экзотические рестораны Нью-Йорка, на первый взгляд похожие на постоянно сменяющие друг друга пестрые радужные картинки из калейдоскопа, в конце концов оказывались крошечным куском мозаики с однообразным узором — гораздо более однообразным, чем собранные воедино атомы Пятой авеню.
Следующим утром Арчер безуспешно сновал по городу в поисках желтых роз. Из-за этого он опоздал на работу, понял, что никто этого и не заметил, и впал в отчаяние от внезапного осознания бессмысленности своей жизни. Почему он не бродит с Мэй по пескам Сент-Огастина? В отношении его профессиональной активности никто не обманывался. В старомодных юридических конторах подобно леттерблэровской, которые занимались крупными земельными владениями и «консервативными» инвестициями капитала, всегда были два-три молодых человека, состоятельных и нечестолюбивых. Несколько часов в день они сидели за столом, почитывая газеты, изредка выполняя некоторые поручения. Хотя правила приличия требовали от мужчины иметь занятие, «делать деньги» считалось для джентльмена унизительным — и юриспруденция была, в противовес бизнесу, вполне достойным делом. Никто из этих молодых людей и не собирался делать профессиональную карьеру, и, сидя в офисе, они просто слегка зарастали плесенью…
При мысли, что его ждет то же самое, Арчера передернуло. Конечно, он в отличие от других имел собственные вкусы и интересы; путешествуя во время отпусков по Европе, встречался с «умными людьми», как их называла Мэй, и вообще старался «не отставать от жизни», как он говорил мадам Оленской. Но во что превратится его жизнь после женитьбы? Он видел достаточно молодых людей, которые так же — пусть и менее страстно, чем он, — мечтали о настоящей жизни, а потом увязали, по примеру старшего поколения, в привычной праздной рутине.
Он послал с посыльным из офиса записку мадам Оленской, прося принять его вечером и послать ответ в его клуб, но ответа не оказалось, и на другой день тоже. Это неожиданное молчание чрезвычайно его задело; и хотя следующим утром он увидел в витрине цветочного магазина великолепные желтые розы, он не стал посылать их. Только на третий день он получил по почте короткую записку от Оленской, к его удивлению отправленную из Скайтерклиффа, куда удалились ван дер Лайдены, едва проводив герцога на пароход.
«Я бежала, — небрежно, без обращения нацарапала она, — после нашей последней встречи в театре. Добрые друзья приютили меня. Я должна побыть в тишине и многое обдумать. Вы были правы, когда говорили, как они добры, — я себя чувствую здесь в совершенной безопасности. Жаль, что вас нет здесь с нами».
Она закончила обычным «искренне ваша», ни словом даже не намекнув, когда вернется.
Тон ее записки удивил молодого человека. От чего она бежала и какая опасность ей грозит? Сначала он подумал о неясной угрозе из-за границы; затем решил, что просто не знаком с ее эпистолярным стилем, а может быть, ему свойственно живописное преувеличение. Женщины всегда столь экзальтированны; и потом, ее английский не слишком хорош, иногда он звучит как перевод с французского. «Je me suis evadee», — если первая фраза письма звучала по-французски именно так, то это могло просто означать, что она хотела отделаться от навязчивых приглашений, как это, по-видимому, и было. Она вообще казалась ему капризной и ищущей в развлечениях новизны.
Его позабавило то, что ван дер Лайдены забрали ее в Скайтерклифф уже во второй раз, причем за короткое время. Двери Скайтерклиффа весьма неохотно открывались для визитеров, да и то этим привилегированным особям предназначался всего лишь официальный уик-энд. В последний раз в Париже Арчер смотрел очаровательную пьеску Лабиша[54] «Путешествие Перришона», и он вспомнил настойчивую преданность молодому человеку. Судьба, от которой ван дер Лайдены спасли Оленскую, была, по сути дела, похожей, и хотя для благоволения к ней было много других причин, Арчер знал, что основой их всех является мягкая, но стойкая решимость продолжать процесс спасения.
Он был весьма разочарован, узнав, что она уехала; потом почти немедленно вспомнил, что только накануне отказался от приглашения Реджи Чиверсов провести воскресенье в их доме на Гудзоне, несколькими милями ниже Скайтерклиффа. Ему давно уже надоели шумные дружеские вечеринки в Хайбэнке с катанием с гор на санках и буерах, далекими прогулками по заснеженным окрестностям, с невинными розыгрышами и легким флиртом. Он только что получил ящик книг из лондонского магазина и собирался провести воскресенье тихо, дома, со своим трофеем.
Но теперь вдруг зашел в клуб, на скорую руку набросал несколько слов и велел слуге немедленно отправить телеграмму. Он знал, что миссис Чиверс обычно не сердится, когда планы ее приглашенных столь внезапно меняются, и что в ее «эластичных» покоях всегда можно рассчитывать на лишнюю комнату.
Глава 15
Ньюланд Арчер приехал к Чиверсам в пятницу, а в субботу честно исполнил весь ритуал уикэнда в Хайбэнке.
Утром он прокатился на буере с хозяйкой и некоторыми наиболее выносливыми гостями, днем обошел с Реджи ферму и выслушал в его тщательно оборудованных конюшнях долгую и впечатляющую лекцию о лошадях; после чая потолковал в уголке у горящего камина с юной леди, которая призналась ему, что своей помолвкой он разбил ей сердце, но теперь ей не терпелось сообщить ему о ее собственных матримониальных планах. И наконец, ближе к полуночи он помог подсунуть одному из гостей в постель золотую рыбку, переодетый грабителем, напугал в ванной нервную тетушку, а рано утром участвовал в подушечной битве, которая постепенно завладела всем домом, от подвалов до детской. Но в воскресенье после полудня он нанял сани и поехал в Скайтерклифф.
Всем всегда внушалось, что дом в Скайтерклиффе — итальянская вилла. Мистер ван дер Лайден построил этот дом еще в юности, по его возвращении из «гранд-тура» по Европе, накануне его свадьбы с Луизой Дагонет. Это было большое квадратное деревянное здание со стенами, выкрашенными в светло- зеленый с белым цвета с коринфским портиком и пилястрами между окон. С холма, на котором он стоял, террасы, обрамленные балюстрадами с урнами, спускались к маленькому озеру неправильной формы с асфальтовым окаймлением, через которое свешивались плакучие хвойные деревья редких пород — все
