— О нет, только не это — бедная бабушка!
— Нет, нет, ей намного лучше — правда. Этого не произойдет, я уверен! — воскликнул он, как будто бы от этого зависело что-то в их отношениях.
Ее рука все еще оставалась в его руке, и, когда карета въехала на мостки, перекинутые на паром, он наклонился, расстегнул ее тесную перчатку и благоговейно поцеловал теплую ладонь. Она отняла руку с легкой улыбкой, и он спросил ее:
— Вы не ожидали, что встречу вас я?
— О нет.
— Я собирался в Вашингтон, чтобы повидать вас. Я уже почти уехал… мы едва не разминулись.
— О-о! — испуганно отозвалась она, будто они избежали какой-то опасности.
— Знаете, я почти забыл вас.
— Забыли? Меня?
— Я имею в виду… как бы это объяснить… Это всегда так. Каждый раз вы возникаете передо мной заново.
— О да, я понимаю вас… понимаю.
— То есть у вас тоже так?
Она кивнула, глядя в заснеженное окошко.
— Эллен… Эллен… Эллен…
Она не ответила, и он замолчал, глядя на ее профиль, четко вырисовывающийся на фоне снежной мглы за окном. «Что она делала в эти нескончаемые четыре месяца, хотел бы я знать», — подумал он.
Как, в сущности, мало знали они друг о друге! Таяли драгоценные мгновения, но он позабыл все, что хотел ей сказать, и только беспомощно размышлял об их близости и разобщенности, и это, казалось, подчеркивалось даже тем, что они, сидя рядом в карете так близко, не решались взглянуть в лицо друг другу.
— Какая чудесная карета! Она принадлежит Мэй? — спросила она, вдруг отвернувшись от окна.
— Да.
— Это ведь Мэй послала вас встретить меня, не так ли? Как любезно с ее стороны!
Мгновение он молчал; затем мстительно сказал:
— После нашей встречи в Бостоне меня посетил секретарь вашего мужа.
В своем коротком послании к ней он ничего не сообщил об этом и имел намерение похоронить этот инцидент в своей душе. Но ее ненужное напоминание о том, что эта карета принадлежит его жене, заставило Арчера сказать это. Он посмотрит, будет ли ей так же приятно услышать о месье Ривьере, как ему о Мэй! Однако, как обычно, ему не удалось заставить ее выйти из себя, и она не выказала ни малейшего удивления. «Следовательно, он написал ей», — заключил про себя Арчер.
— Мистер Ривьер приходил к вам? — спросила она наконец.
— Да, а вы не знали?
— Нет, — просто ответила она.
— Но вы не удивлены?
— Что ж тут удивительного? — слегка поколебавшись, ответила она. — Он рассказал мне, когда приезжал в Бостон, что познакомился с вами. Кажется, в Англии.
— Эллен, я хочу спросить у вас одну вещь.
— Да.
— Я хотел спросить у вас это сразу после встречи с Ривьером, но я не хотел это писать в записке. Это Ривьер помог вам уехать — когда вы решили оставить мужа?
Сердце его билось так сильно, что он едва мог дышать. Неужели и этот вопрос она встретит с той же невозмутимостью?
— Да, я обязана ему многим, — ответила она без малейшей дрожи в голосе.
Ее слова звучали так естественно, почти безразлично, что волнение Арчера угасло. Еще раз ей удалось — своей простотой — заставить его почувствовать всю глупость своей приверженности к условностям как раз тогда, когда он уже считал, что покончил с этим.
— Мне кажется, что вы самая честная женщина из всех, кого я когда-либо встречал, — пробормотал он.
— О нет, но, возможно, одна из наименее суетных, — ответила она, и он почувствовал в ее голосе улыбку.
— Зовите это как вам угодно — вы принимаете вещи такими, как они есть.
— О, просто так сложилось. Мне пришлось смотреть в лицо Медузе Горгоне.
— Но это не ослепило вас! Вы поняли, что она просто старое пугало!
— Она никого не ослепляет; она просто иссушает слезы.
Ответ ее словно запечатал губы Арчера, с которых была готова сорваться мольба — столько печального жизненного опыта стояло за ним. Медленное движение парома вдруг прекратилось — он с такой силой врезался в причал, что карету тряхнуло, а Арчера и О ленскую бросило друг к другу. Весь дрожа, Арчер ощутил прикосновение ее плеча и обнял ее.
— Но если вы не слепы — тогда вы должны видеть, что так не может продолжаться.
— Что именно?
— То, что мы вместе — и не вместе.
— Нет. Вам не следовало встречать меня, — сказала она упавшим голосом.
Потом вдруг она повернулась, обвила его шею руками и прижалась губами к его губам.
В тот же момент карета тронулась, и свет газового фонаря у выезда с причала упал в окно. Она отстранилась, и они сидели не двигаясь, пока карета старалась выбраться из пробки на пристани. Когда они наконец выехали на ровную дорогу, Арчер заговорил торопливо:
— Не бойтесь меня, можете не забиваться в угол, что вы сейчас делаете. Сорванный второпях поцелуй — это совсем не то, что мне нужно. Посмотрите, я даже не касаюсь рукава вашего жакета. Вы полагаете, я не понимаю, что вы не хотите, чтобы наше чувство выродилось в обычную тайную интрижку? Когда нас разделяет расстояние, все мои мысли сгорают в ярком пламени желания; но стоит вам появиться… и я тут же осознаю, что вы для меня намного больше того, что я помнил, чего я желал, и то, что я хочу, настолько не укладывается в то, что мы можем иметь: быть вместе час-другой, что я могу совершенно спокойно сидеть рядом с вами. Просто сидеть и ждать, когда же осуществятся мои мечты… Несколько мгновений она молчала, затем спросила:
— Что значит — осуществятся?
— Но вы же верите, что это будет, не так ли?
— Мечты о том, чтобы мы были вместе? — Она внезапно резко рассмеялась. — Хорошенькое же вы выбрали место, чтобы сказать мне об этом!
— Вы хотите сказать, что мы в карете моей жены? Давайте выйдем из нее. Вы же не боитесь снега?
Она рассмеялась снова, уже более мягко.
— Нет, я, конечно, не выйду и не пойду пешком, потому что мне нужно как можно скорей быть у бабушки. А вы останетесь сидеть рядом со мной, и мы будем смотреть в лицо реальности, а не предаваться мечтам.
— Не знаю, что вы подразумеваете под реальностью. Единственная реальность для меня только эта.
Она встретила эти слова долгим молчанием, и тем временем карета, выехав с какой-то темной улочки, покатила по ярко освещенной Пятой авеню.
— Так что же вы решили, что я буду вашей любовницей? Поскольку вам хорошо известно, что быть вашей женой я не смогу.
Грубость ее высказывания поразила Арчера — женщины его круга стеснялись произносить такие слова, если даже речь о них и заходила в разговоре. Он заметил, что Оленская произнесла слово «любовница» спокойно, как будто оно было для нее привычным, и он подумал, что в той ужасной жизни, которую она покинула, при ней его употребляли свободно. Ее вопрос заставил его судорожно вздрогнуть, и он с трудом заговорил:
