запачканный шлейф и последовала за Арчером в прихожую. Слуги не ожидали их так рано, и лишь наверху, тускло мерцая, горела газовая лампа.
Арчер поднялся по лестнице, зажег свет, потом поднес спичку к газовым рожкам по обеим сторонам камина в библиотеке. Шторы были задернуты, и дружеские объятия теплой комнаты разбудили в нем неприятное чувство, словно, выполняя тайное поручение, он столкнулся лицом к лицу со знакомым.
Он заметил, что Мэй чрезвычайно бледна, и спросил, не хочет ли она выпить немного бренди.
— О нет! — внезапно вспыхнув, воскликнула она и сняла манто. — Может быть, тебе лучше сразу лечь в постель? — добавила она, видя, как он достал из серебряного портсигара папиросу.
Арчер отбросил папиросу и направился к своему обычному месту у камина.
— Нет, голова болит не настолько уж сильно. — Он помолчал. И я хочу сказать тебе что-то важное — то, что я давно должен был сказать тебе.
Она опустилась в кресло и посмотрела на него.
— Да, дорогой? — отозвалась она так мягко, что он даже слегка растерялся — она не выказала ни малейшего удивления по поводу его довольно странного вступления.
— Мэй… — начал он, став в нескольких шагах от ее кресла и глядя поверх нее так, словно меж ними разверзлась бездна. Звук его голоса странно и гулко отдавался в уютной домашней тишине, и он повторил: — Я должен кое-что тебе рассказать… это касается меня…
Она сидела, застыв в молчании так, что даже ресницы оставались неподвижными. Она все еще была необыкновенно бледна, но ее лицо сохраняло странное спокойствие, которое, казалось, исходило из какого-то таинственного внутреннего источника.
Арчер подавил в себе желание начать с традиционных покаянных фраз. Он решил изложить все просто, как на духу.
— Мадам Оленская… — начал он; при звуке этого имени его жена жестом остановила его. При этом на обручальном кольце ее сверкнул золотом отблеск пламени.
— Почему мы должны сейчас говорить об Эллен? — спросила она, и лицо ее исказилось в легкой гримаске неудовольствия.
— Потому что мне давно нужно было сказать тебе об этом.
Ее лицо вновь обрело спокойное выражение.
— Стоит ли обсуждать это, дорогой? Я знаю, что иногда была к ней несправедлива — как и все мы, возможно. Ты, без сомнения, понимал ее лучше, чем мы, и всегда был добр к ней. Но какое это имеет значение, раз все кончено?
Арчер озадаченно посмотрел на нее. Возможно ли, чтобы чувство абсолютной нереальности происходящего, сковавшее его, передалось и Мэй?
— Все… кончено? Ты это… о чем? — запинаясь, произнес он.
Мэй смотрела сквозь него прозрачным взглядом:
— Как о чем? Она скоро возвращается в Европу; бабушка поняла ее и одобрила это — даже назначила ей содержание, чтобы она могла не зависеть от мужа.
Она замолчала, и Арчер, в конвульсивном движении схватившись рукой за край каминной полки, пытаясь удержать равновесие, делал тщетные попытки прийти в себя и обрести контроль над своим едва не помутившимся рассудком и готовым рухнуть от наступившей позорной слабости телом.
— Я думала, — ровным голосом продолжала Мэй, — что ты так долго задержался на работе именно из-за того, чтобы ускорить все приготовления. Насколько мне известно, это решилось сегодня утром.
Поймав его невидящий взор, она опустила глаза, и беглый румянец плеснул ей в лицо.
Он осознал наконец, что взгляд этот вынести невозможно, и отвернулся, опершись локтями на каминную полку, стоя спиной к жене. В ушах его раздавался бешеный шум и стук; и он не мог понять, биение ли это крови, или просто тиканье каминных часов. Мэй сидела не шевелясь и не говоря больше ни слова.
Так минуло пять минут. Кусок угля выкатился из огня к решетке, и Арчер услышал, как Мэй встала и бросила его обратно. Наконец Арчер повернулся и посмотрел на нее.
— Это невозможно, — сказал он.
— Невозможно? Что?
— То, что ты мне сейчас сказала… Откуда ты знаешь?
— Я вчера видела Эллен — я же сказала тебе, что мы разговаривали с ней у бабушки.
— Но вчера ты еще этого не знала?
— Нет. Я получила сегодня днем от нее записку. Хочешь прочитать?
Голос отказался повиноваться ему, и он ничего не ответил. Она вышла из комнаты и тотчас же вернулась.
— Я думала, ты знаешь, — просто сказала она.
Она положила листок бумаги на стол; Арчер протянул руку и взял его. В письме было всего несколько строк:
«Мэй, дорогая, наконец мне удалось убедить бабушку, что мой визит к ней не может быть не чем иным, кроме визита. Она была, как всегда, добра и великодушна. Она теперь согласна со мной, что, вернувшись в Европу, я буду жить одна или с бедной тетушкой Медорой, которая уезжает вместе со мной. Я уезжаю в Вашингтон, чтобы собраться, — мы отплываем на будущей неделе. Ты должна быть очень добра к бабушке, когда я уеду, — так же, как ты всегда была добра ко мне.
Если кто-нибудь из моих друзей захочет заставить меня изменить это решение, скажи им, что это абсолютно бесполезно».
Арчер перечитал письмо два или три раза, затем отбросил его и расхохотался.
Звук собственного смеха ужаснул его. Он вспомнил, как испугалась Джейни, застав его ночью в состоянии непонятного чрезмерного веселья по поводу полученной телеграммы от Мэй, которая извещала о том, что их свадьба состоится совсем скоро.
— Почему она так решила? — спросил он, невероятным усилием оборвав смех.
Мэй встретила этот вопрос непоколебимым спокойствием.
— Я полагаю, потому, что вчера мы все с ней обсудили…
— Обсудили что?
— Я сказала ей о том, что, вероятно, была к ней иногда несправедлива — не всегда понимала, как ей здесь тяжело, одной среди стольких родственников, которые, несмотря на это, оставались практически чужими людьми; они чувствовали за собой право обсуждать ее поступки, совершенно не принимая во внимание обстоятельства. — Она сделала паузу. — Я знаю, что ты был ее единственным другом, на которого она всегда могла положиться… И я хотела, чтобы она знала, что мы с тобой единодушны — во всех наших чувствах…
Она помолчала, словно ожидая, что он заговорит, и потом тихо добавила:
— Она поняла, почему я хотела сказать ей это. Я думаю, она все понимает.
Мэй подошла к Арчеру и порывисто прижала к своей щеке его руку. Она была ледяной.
— Что-то у меня тоже разболелась голова. Спокойной ночи, дорогой, — сказала она и вышла.
Испачканный и надорванный шлейф ее подвенечного платья потянулся и исчез в дверях вслед за ней.
Глава 15
Как сказала миссис Арчер, обращаясь с улыбкой к миссис Уэлланд, первый званый обед в своем доме большое событие для молодой пары.
С тех пор как молодые Арчеры зажили своим домом, к ним часто заезжали гости. Арчер любил, когда с ними обедали трое-четверо его друзей, и Мэй радушно принимала их, следуя и в этом примеру своей
