напился, что даже сидеть прямо в седле не может, а потому выбывает из турнира почти в самом начале. Мать наблюдает за ним с застывшей улыбкой. Я чувствую ее смущение, и от моего внимания не ускользают сердитые взгляды, которыми обмениваются родители, а также едва скрываемая гримаса отвращения на лице Джейн. Бедная моя сестренка, снова и снова думаю я. И мне становится не по себе, оттого что я, в отличие от нее, так счастлива.
Возвращаясь в Дарем-Хаус, мы уже идем нестройной толпой, и я держу Гарри под руку. Джейн догоняет меня.
— Гилфорда вырвало, — бормочет она. — Матушка беспокоится, как бы люди не подумали, будто это мы его отравили. Я ей сказала, что с удовольствием подсыпала бы ему яду.
Гарри фыркает, но я не смеюсь, а лишь спрашиваю:
— И что она тебе, интересно, ответила?
— Она больно меня ущипнула за недостаточное уважение к мужу и заявила: «Хватит уже ходить с кислой физиономией, пора начать улыбаться!»
Гилфорд плетется следом за нами, лицо у него бледное, он держится за свою мать, чтобы не упасть, а наша матушка тем временем сочувственно хлопочет вокруг них и обещает примерно наказать повара, который — она в этом уверена — положил в салат не те листья.
Вечереет, гости начинают разъезжаться, некоторые из них нетвердо держатся на ногах и пошатываясь направляются к ожидающим их лодкам. Мне их ранний отъезд кажется плохим предзнаменованием, потому что обычно гости остаются на свадьбах, пока жених с невестой не удаляются в спальню. Но Гарри это, кажется, не беспокоит, и я прогоняю тревожную мысль. Тем более что праздник все равно продолжается — наши родители приглашают новую родню на закрытый банкет. Гарри сжимает мою руку, ведя меня к столу; мы уже чувствуем себя единым целым. Я не сомневаюсь, что нравлюсь ему не меньше, чем он мне.
Гилфорд теперь выглядит чуть лучше — достаточно хорошо, чтобы наброситься на поданные великолепные сласти, — и герцогиня Нортумберленд милостиво высказывает мнение, что к нашему повару можно проявить снисходительность. Графиня Пембрук одаривает новообретенную невестку улыбками и заводит со мной беседу: о собаках, лошадях и той счастливой жизни, которой я заживу с мужем в бывшем монастыре Уилтон, загородной резиденции Гербертов в Уилтшире. Граф время от времени благодушно вставляет словечко, говоря, как мне будет у них хорошо и как они мне рады.
— Но сегодняшнюю ночь ты проведешь с нами в нашем городском доме — в Байнардс-Касле, — говорит он. — Я слышал, что леди Джейн возвращается вместе с вашими родителями домой.
Мне это представляется странным: почему сестра возвращается к родителям, а я отправляюсь в дом мужа?
— А как же лорд Гилфорд, сэр? — спрашиваю я.
— Он тоже возвращается к своим родителям.
— Понятно, — говорю я, хотя на самом деле совершенно ничего не понимаю.
Мало что проясняет и Джейн — я сталкиваюсь с ней, когда она выходит из уборной.
— Я так рада тебя видеть, Катерина, — говорит сестра, и вид у нее гораздо более довольный, чем прежде. — У меня такая хорошая новость. Я пока что не ложусь в постель с Гилфордом. И могу вернуться домой к своим занятиям. По крайней мере, на какое-то время!
— Но почему? — спрашиваю я. Эта новость, возможно, и радует Джейн, но меня она приводит в недоумение.
— Не знаю и знать не хочу. Родители просто используют нас в своих корыстных интересах. Устроили эти браки ради собственной выгоды. О нас они и не думали. Ты тоже возвращаешься домой?
— Нет! — отвечаю я ей резче, чем мне бы хотелось. — Граф говорит, что я еду с ними в Байнардс- Касл.
Джейн улыбается и обнимает меня:
— Ну что ж, я желаю тебе супружеских радостей, сестренка. Вижу, как ты к ним стремишься.
Я обнимаюсь и целуюсь с Джейн, после чего мы с Гарри опускаемся на колени перед моими родителями для благословения, а потом забираемся в золоченую лодку Гербертов и удобно устраиваемся в закрытой части на подушках. Байнардс-Касл находится совсем близко. Я часто проезжала мимо этого величественно возвышающегося над рекой массивного здания белого камня с высокими башнями. Мы плавно плывем мимо садов Темпла, Брайдуэлл-Паласа, устья Флита, за которым возле Уордроба[10] высится церковь Святого апостола Андрея. Знакомые места. Но сегодня, увидев Байнардс-Касл, я чувствую легкую дрожь: призрачно-бледный в лунном свете, он кажется каким-то неземным, словно с наступлением темноты непостижимым образом изменился. Какие тайны скрываются в его стенах, спрашиваю я себя. Кто там жил, радовался, смеялся, любил, страдал и умирал на протяжении тех долгих столетий, что стоит этот замок?
Но впечатление отчужденности быстро проходит — я просто выпила сегодня слишком много вина. Со мной Гарри, а это его дом — один из лучших в Лондоне. А теперь он станет и моим домом. Мне нужно радоваться.
Вода тихо плещется о внушительные каменные ступени, которые ведут к двери первого этажа, наше прибытие ярко освещают горящие факелы. Когда лодка причаливает, Гарри берет меня за руку, и мы следуем по ступеням за его родителями, проходим по мосту с высокими перилами, потом под аркой, на которой гордо красуется высеченный в камне и раскрашенный герб Пембруков — три льва на красном и синем фоне. Я чувствую, как Гарри сжимает мою руку, ловлю его ласковые, любящие взгляды в лунном свете, которым отливает гладь реки внизу. Ночь кажется волшебной, наполненной обещаниями.
Слуги — на ливрее у каждого красуется значок Пембруков с изображением зеленого дракона — спешат снять с нас плащи, вынести из лодки мои пожитки, а потом Гарри ведет меня через ряд комнат, отделанных с расточительной роскошью. Но вся эта превосходная мебель, дорогие ковры, великолепные гобелены — ничто по сравнению с молодым человеком, который идет рядом со мной. Вскоре мы останемся вдвоем. От одной этой мысли у меня перехватывает дыхание.
— Это очень старый дом, но ты его полюбишь, — говорит Гарри, снова сжимая мою руку. Он смотрит на меня весело, дружелюбно и приглашающе.
— Первое здание здесь было построено еще во времена Вильгельма Завоевателя для защиты города, — сообщает граф. — Но позднее его продали нашим бывшим соседям — монастырю доминиканцев. Этот дом был возведен в начале прошлого столетия на земле, отвоеванной у реки. Здесь располагалась лондонская резиденция королевского дома Йорков.
— В те времена по любым меркам это был прекрасный дом, — продолжает графиня Анна, — и его отдельные части сохраняются до сих пор. Завтра я тебе покажу, если хочешь, но многое было перестроено королем Генрихом Седьмым, который переделал его в королевский дворец.
— Здесь жило много выдающихся людей, — с гордостью вещает граф, когда мы проходим через громадный роскошный зал, увешанный гобеленами с золотыми нитями, которые посверкивают в свете факелов. — Именно в этом зале, — он делает широкий взмах рукой, обозначая это гулкое, обитое деревянными панелями пространство, — Эдуард Йорк был коронован и стал Эдуардом Четвертым после победы, одержанной им над домом Ланкастеров. И в этом же самом зале, как ни прискорбно, корона была предложена его брату, этому гнусному горбуну Ричарду Глостеру.
— Вы говорите о Ричарде Третьем? — спрашиваю я.
— Да, Катерина. Он, конечно, не имел никакого права на корону, но тем не менее принял ее. Этот узурпатор с самого начала нацелился на трон. Стоял здесь, в этом зале, и делал вид, что не хочет принимать корону.
Я подняла взгляд, неожиданно почувствовав, как по спине у меня побежали мурашки. Я уже слышала эту историю от нескольких людей: как семьдесят лет назад Эдуард IV неожиданно скончался отнюдь не в преклонном возрасте, назначив перед смертью родного брата Ричарда Глостера, который ранее всегда был предан ему, регентом при своем несовершеннолетнем сыне Эдуарде V (мальчику было в то время двенадцать лет). Наш учитель господин Айлмер подробно рассказывал нам о тех событиях, поскольку тогда ходило много разговоров о Ричарде III. Это было связано с тем, что нынешний король Эдуард VI в девятилетнем возрасте принял корону и страной опять правил регент — покойный Эдвард Сеймур, герцог
