— Ты хочешь спать, Оскар? — спросил мистер Эплгейт.
— Нет… Я просто представляю… Мечтаю…
— О чём?
Я постеснялся сказать мистеру Эплгейту, что порой, когда я прижимаюсь щекой к макету, мне и вправду кажется, будто я ростом с этих оловянных человечков и могу попасть в ту жизнь — на вокзал, в поезд, в горы, сделанные из папье-маше. Всё это становилось для меня настоящим.
— Папа тоже всегда спрашивал, не сплю ли я…
— Ты очень скучаешь, — понимающе сказал мистер Эплгейт.
На меня нахлынула такая тоска, что я даже не смог ответить. Просто смотрел на «Счастливого воина», который как раз появился из проложенного в горе туннеля, посвистывая и выплёвывая облачка белого дыма.
— Мистер Эплгейт, как вы думаете, долго такому маленькому поезду добираться из Кейро до Лос- Анджелеса? До Калифорнии?
— Ну что ж, давай посчитаем, Оскар, — предложил мистер Эплгейт. — Если поезд отправляется из пункта А в восточной части макета, с того конца вестибюля, в пункт Б на крайнем западе и доходит туда примерно за шестьдесят секунд, а между пунктами А и Б примерно семьдесят два метра, какова скорость поезда?
Я поделил расстояние на время и ответил:
— Один и два десятых метра в секунду. Сейчас пересчитаю на километры в час… Примерно четыре километра триста метров. А проехать надо три тысячи километров… Получается… Семьсот часов! Почти месяц!
— Очень хорошо, считать умеешь, — сказал с улыбкой мистер Эплгейт. — Но ты кое о чём забыл!
— О чём?
— О теории относительности профессора Эйнштейна, — ответил мистер Эплгейт. — Теперь пробуй решить такую задачу: поезд отправляется из пункта А и через шестьдесят секунд добирается до пункта Б, а расстояние между этими пунктами составляет три тысячи километров, то есть почти столько же, сколько от Чикаго до Лос-Анджелеса. Какова скорость поезда?
— Три тысячи километров в минуту? — Я посчитал, водя пальцем по ладони. — Выходит, сто восемьдесят тысяч километров в час!
Мистер Эплгейт снова улыбнулся.
— Известно, что на подобной скорости любая ракета раскалится до такой степени, что просто расплавится или рассыплется. Но даже если корпус ракеты сделан из какого-нибудь удивительного тугоплавкого, ещё не изобретённого вещества, пассажир ракеты мгновенно умрёт от перегрузок.
— Но всё-таки? Такая скорость возможна? — спросил я.
Мистер Эплгейт вздохнул.
— Эйнштейн не додумал эту идею до конца. Он всего лишь математик, Оскар. Он тоже кое о чём забыл. Например, об отрицательной скорости. И о временных карманах.
— Что за карманы?
— Ну, если коротко, Оскар… Если ты сядешь в нашу воображаемую ракету и полетишь с востока на запад, то попадёшь в завтрашний день.
— В будущее?
— Да. При движении с востока на запад ты попадёшь в будущее — в завтрашний день и послезавтрашний… Если лететь достаточно долго, то и в более далёкое будущее. На столько дней вперёд, на сколько захочешь.
— Но Калифорния находится как раз к западу от нас, и там сейчас меньше времени, чем здесь. Другой часовой пояс. Разница два часа, — заспорил я.
Мистер Эплгейт опять улыбнулся.
— Ты слышал, что существует международная демаркационная линия суточного времени? Ведь время — это поток, бесконечный поток. Люди не знали, как с ним поступить, и придумали линию, провели её условно на глобусе: тут одни сутки, а там уже следующие… Но в сущности, Оскар, такой линии не существует. И если твоя ракета пересечёт эту линию триста шестьдесят пять раз, ты окажешься на год впереди реального времени. Так можно почти мгновенно улететь и на десять лет вперёд, и на сто. Точно так же, если двигаться с запада на восток, можно попасть во вчерашний день или перепрыгнуть сто, тысячу вчерашних дней и оказаться в далёком прошлом. С будущим сложнее. Его ещё не было. Чтобы туда попасть, надо в какой-то момент снизить скорость и запрыгнуть во временной карман. Эйнштейн представлял себе время в виде реки. Временной карман позволяет как бы сковать её льдом и приземлиться на поверхность. Для этого надо использовать отрицательную скорость. Вот тогда всё получится…
В голосе мистера Эплгейта появились особые ноты… Я понял, что он говорит о несбыточном.
— В журнале «Наука» пишут, что немецкие учёные разрабатывают эти идеи в секретных лабораториях. Исследуют временные карманы. Они построили простейший ускоритель частиц в бункере под какой-то горой в Шварцвальде. И экспериментируют там с улитками и другими моллюсками. Посылают их путешествовать взад-вперёд во времени. Скоро перейдут на мышей и шимпанзе. Однажды они попробуют отправить человека в прошлое, в тысяча девятьсот четырнадцатый год, чтобы полностью изменить результаты Великой войны.
— Как это изменить? Ведь немцы проиграли войну. Мы разгромили их в пух и прах!
— В том-то и дело! Именно поэтому они жаждут покопаться в истории, изменить её ход. Разгромить в пух и прах нас. Может, у немцев и получится, кто знает? В Германии есть очень умные учёные. — Мистер Эплгейт в очередной раз улыбнулся, на этот раз печально. — Я мог стать учёным, Оскар. Мог возглавить Американскую лабораторию отрицательной скорости. Но такой лаборатории нет. Американская наука не верит в отрицательную скорость.
— Почему вы не стали учёным, мистер Эплгейт?
— Теперь я уже стар, Оскар, — ответил мистер Эплгейт. — А в юности я был самым способным аспирантом на матфаке в Университете штата Техас. У меня были молодые, дерзкие мозги. Я написал диссертацию по теории отрицательной скорости, исходя из теории взаимного преобразования массы и энергии, которое описывает формула Эйнштейна: «е равно м-ц-квадрат». Я довел идеи Эйнштейна до ума и до логических выводов. Я хотел защищаться в Принстоне, Оскар! Я хотел изменить мир!
Мистер Эплгейт судорожно сглотнул и развёл руками — точно выронил что-то драгоценное, чего уже не вернёшь.
— К сожалению, никто из математиков Принстонского университета в моей диссертации не разобрался, — продолжил он. — Учёную степень я не получил. Особых денег в семье не было, поэтому я не мог учиться дальше, я пошёл работать. Стал учителем математики в старших классах, а не великим учёным, как профессор Эйнштейн.
Мистер Эплгейт поднял повреждённый паровоз, лежавший на краю макета. Перевернул, раскрутил колёса…
Я отправился в другой конец вестибюля. Мне очень нравилось наблюдать за поездами с разных точек. «Синяя комета» двигалась по кромке берега вдоль дюн штата Индиана.
Вот она отошла от станции «Берега Беверли» в сторону «Песчаных дюн». Мой поезд, мой любимый поезд, папин подарок на последний день рождения. Он ехал и посвистывал, словно окликал меня: «Привет, Оскар! Я тебя вижу!»
Я прижался щекой к яркой вечнозелёной траве, которая покрывала прерии Небраски к западу от Чикаго, и предался мечтам. Вообразил, что приближается настоящий поезд… Колокола храма Святого Спасителя, что стоял в конце улицы, пробили пять… «Синяя комета» приближалась — огромная, настоящая, — а я смотрел на неё снизу, от рельсов. И вдруг заметил в дальнем углу вестибюля какие-то фигуры.
Я замер, как был, полулёжа, не поднимая головы. Двое мужчин, с натянутыми на голову шёлковыми чулками, проникли в банк совершенно бесшумно. Как, каким образом? О Господи! Я же не запер дверь! Я забыл включить сигнализацию!
Вместе с грабителями в вестибюль проник ветер и даже залетел снег. Повеяло холодом. Преступники
