лезущей в глаз, живописными полотнами, обрамленными тонким багетом, роялем в гостиной— все это москвичу показалось сущей фантастикой.
За изысканным ужином, поданным в тарелках антикварного сервиза, попивая коллекционное бордо, гость отвечал на расспросы хозяев о Москве, о немногочисленных общих знакомых.
Жену знаменитого физика он раньше не знал. Она тоже оказалась эмигранткой из России. Встретились и поженились они уже здесь, в Париже.
Рано поседевшая, изможденная, она, перед тем как подать кофе, вынула из нагрудного кармашка платья флакончик, вытряхнула две таблетки, бросила в рот, запила водой. — Видали? По пригоршне в сутки, — нахмурился муж. — И еще каждый раз на ночь капли снотворного…
По морщинистым щекам женщины поползли слезы. Она вышла.
Гость понимал — его пригласили в смутной надежде на чудо: знали, что он— целитель.
За то время, пока ее не было, он услышал о том, что, несмотря на многочисленные обследования, в том числе томографию мозга, консультации у врачей самых разных специальностей, установить, почему она за год похудела почти на тридцать килограммов, стала нервной, отчего каждую ночь снятся кошмары, установить не удалось.
— Был какой?нибудь стресс? Переживание? — спросил гость. — Не думаю. Все у нас было нормально. Сопровождала меня в поездках по университетам, увидела весь мир. У нас небольшая вилла в Испании. Теперь ни ногой. Разве к врачу–психоаналитику. Трижды в неделю. Страшно дорогой. Получается— работаю на него.
— Как он ее лечит?
— В основном разбирают сны. Все эти кошмары.
— Что же ей снится?
— Отрубленные головы, экскременты… Иногда ее тошнит среди ночи. Жизнь превратилась в ад.
— У нее есть профессия?
— Искусствовед, специалистка по французской живописи восемнадцатого века. Начала было работать в Лувре… Этот психоаналитик допытывается, не снятся ли фаллические символы, велел завести записную книжку для записи снов. — Дождь пошел. — Она внесла подносик с кофе и вазочкой, доверху наполненной бисквитами. — У вас нет зонтика. Будете идти обратно, дадим вам каскетку. Ну, кепку. У мужа их много, штук шесть.
— Спасибо.
— Ты, конечно, уже обо всем рассказал? Жаловался? — она подсела к столу, утопила лицо в ладонях. На пальцах блеснули кольца.
— А я не хочу, не хочу умирать в тридцать восемь лет! Что со мной? Как вы думаете, что со мной?
Гость поднялся из?за стола, подошел к окну, сдвинул тюлевую гардину.
На улице действительно шел дождь, хрустальный от света фонарей.
— Глисты, — сказал он, обернувшись.
И в ту же секунду понял по выражению изменившихся лиц хозяев, что смертельно оскорбил и их, и этот дом, и чуть ли не весь Париж.
Ничего не оставалось, кроме как попрощаться и уйти в дождь без кепки. Которую ему уже не предложили.
…Через несколько месяцев какой?то математик, вернувшийся в Москву из Франции, завез ему флакон мужской туалетной воды «Ален Делон» и благодарственное письмо от супругов.
Ястреб
Так получилось, что девочка за все десять лет своей маленькой жизни не знала горя. Серьезно не болела. Не расставалась с родителями, которые ее очень любили.
В день окончания третьего класса папа подарил ей глобус Земли, мама— желтенькое платьице с голубыми васильками по подолу и настоящий, «взрослый» атлас республик Советского Союза. Они знали о возникшем пристрастии дочки к географии.
В июне отец— бывший фронтовик, инженер железнодорожных войск— был направлен в длительную командировку на целинные земли проектировать рельсовые пути к элеваторам для вывоза предполагаемых урожаев зерна. Мать провела свой отпуск с дочкой на даче знакомых в подмосковной Тарасовке.
В начале августа пришла пора возвращаться на работу в больницу— она была хирургом.
Пришлось, пусть с опозданием, отвезти дочь в пионерлагерь, на третью смену.
В первый же день девочка обошла всю территорию.
Пахло смолистыми соснами. В пучках солнечных лучей над аккуратными газонами то появлялись, то исчезали бабочки. За утоптанным пространством линейки с ее высоким флагштоком и выгоревшим флагом сквозь щелястые доски забора виднелась слепящая гладь лесного озера. Изредка по ней скользили лодки с удильщиками или парочками.
Перед обедом она обнаружила пристроенную к столовой терраску, где размещался живой уголок. В трехлитровой банке среди воды и камешков жили лягушата, в картонной коробке шуршал набросанной травой и листочками ежик. Тут же, на столе, заполнив собой проволочную клетку, сидела большая коричневая птица.
— Новенькая, в какой спортивной секции будешь заниматься? — окликнул ее пробегавший мимо худой усач со свернутой тетрадкой в руке.
— Не знаю.
— Как «не знаю»? К концу третьей смены, в честь закрытия лагеря будем готовить спартакъяду. Меня зовут Ашот Ашотович. Подойди к стенду с распорядком дня. Там висит список спортивных секций. Это рядом с волейбольной площадкой. Выбирай! Нельзя не участвовать в спартакъяде!
После обеда девочка нашла волейбольную площадку и деревянный стенд с распорядком дня и прикнопленной бумажкой со списком. Секций было много, футбольная, волейбольная… Показалось, что лучше всего записаться в секцию художественной гимнастики. Ей понравилось слово — «художественной». Наступило время мертвого часа.
И с этих пор, с первого же дня пребывания в лагере, на девочку навалилось страшное, непонятное горе.
— Мая Рабинович! Почему лежишь с открытыми глазами? — раздался над ней пронзительный шепот пионервожатой Зинаиды Ивановны. — Спать!
— Мне не хочется.
— Весь отряд спит, а ей, Рабинович, не хочется! Повернись к стенке, и чтобы глаза были закрыты.
Убедившись, что девочка повернулась к стенке, молоденькая пионервожатая вышла из бревенчатого барака, где находилась спальня.
— Рабинович, — послышался шепот с соседних кроватей, — не будешь спать— накажут остальных. У нас такой порядок — один за всех и все за одного… Слышишь, Рабинович?
Девочка ничего не ответила. Перед ее глазами на гладкой поверхности бревна был виден след сучка, напоминающий очертаниями Черное море.
Она вспомнила, как прошлым летом ездила с папой и мамой в Евпаторию. Из глаз покатились слезы.
Как это бывает, девочки в отряде успели сдружиться между собой до ее запоздалого приезда. Они держались стайками. Казалось, до одиноко бродящей по аллейкам Маи никому не было дела. Кроме пионервожатой.
Зинаиду Ивановну раздражала тихая, безответная девочка. — Рабинович, куда ты идешь?
— Никуда.
— Беги сейчас же на спортплощадку! Разве ты не знаешь, что начались занятия по художественной
