непонятном языке, кого?то позвала.
Из глубины помещения вышла девушка. Она тоже испугалась, спросила: «Ты кто?»
Сейчас, кончив размешивать клейстер и вспоминая, как он рассказывал Лиле об этом приключении, Вано как бы вместе с ней ощутил укол ревности, пережитый ею.
И впрямь, когда выяснилось, что он приземлился в Латвии, когда его накормили картошкой с мясом, поднесли самогона, отогрели и уложили спать, девушка пришла к нему ночью, разбудила…
Ее звали Эмма. Ее брат тоже служил в Советской Армии где- то на Дальнем Востоке.
Утром она решила показать ему город Ригу, который, как выяснилось, находился в полутора часах езды на рейсовом автобусе.
Вано оставил в избе автомат и с легким сердцем отправился с ней на экскурсию, ибо решил после приятного времяпрепровождения найти комендатуру и таким образом найтись.
Но приятного времяпрепровождения не получилось. Сразу же по прибытии в столицу Латвии, на автовокзале, его, одетого в десантную форму, прихватил патруль.
В военную комендатуру он приехал на зеленом «газике», в сопровождении двух автоматчиков.
«Если пропал автомат или парашют, — жестко сказал дежурный подполковник, — трибунала тебе не миновать».
И его на том же «газике» повезли обратно в деревню.
Автомат, к счастью, стоял на месте, в углу возле кровати. И парашют нашелся благодаря ручью.
По возвращении в часть Вано неделю просидел на «губе». До сих пор он не понимал?за что?
Он еще раз сходил на кухню, принес полотенце, которым Лиля вытирала посуду. Окуная его в ведро с разведенным клейстером, можно было запросто намазывать изнанку обоев.
Солнце переместилось. И теперь только половина комнатенки была ярко освещена, другая же погрузилась в бархатистую тень.
Он передвинул табурет к двери и встал на него, чтобы содрать последний лоскут старых обоев.
Вано оторвал верх. Нижний край был прижат притолокой. Он потянул за нее. Ветхая притолока осталась в руках. И, взблескивая в луче солнца, на него посыпался дождь монет.
Золотых.
Переведя дыхание, Вано собрал на полу среди ошметков обоев сорок девять тяжелых царских червонцев. Ошеломленный случившимся, он сложил свою добычу в кухонное полотенце, надежно завязал образовавшийся мешочек тремя узлами. Потом ему показалось, что монет для ровного счета должно быть пятьдесят. Облазил на коленях всю комнату, но кроме Лилиной пластмассовой заколки, ничего не нашел.
Именно эта дешевая трогательная заколочка затормозила первое же полыхнувшее желание: немедленно, сейчас же, пока не пришла Лиля, уехать к себе на юг, найти в Сухуми дельцов или дантистов, которым можно будет продать этот клад за большие деньги, и зажить богачом на зависть Хутке!
Он сидел на табуретке, вертел бледно–розовую заколочку в руках. Думал о том, что у Лильки нет ни туфель, ни плаща, зимой и летом ходит в потрепанной курточке, в кедах.
Принялся клеить новые обои.
Через два дня пожилой, доброжелательный человек с ат- таше–кейсом, кого?то ждущий у магазина по продаже золота и драгоценных металлов на Садовом Кольце, взял мешочек, бегло глянув на предложенный Вано товар, согласился купить его весь, но с условием, что сидящий в магазине ювелир подтвердит подлинность каждой монеты. Вдруг неизвестно откуда взявшийся парень налетел на них с криком: «Валютные махинации?!»
Больше Вано ни своих монет, ни парня, ни этого человека с его атташе–кейсом никогда не видел.
А пятидесятую монету вскоре нашла Лиля. Золотой червонец непостижимым образом залетел за зеркальце, укрепленное на шкафу.
За скромную плату ювелир сделал им два обручальных колечка.
«Чаби, чаляби…»
Вчера вечером после детского сада моя дочка без конца распевала песенку–считалочку. До того странную, что я поневоле запомнил слова.
Утром, едва открыл глаза, во мне опять зазвучало:
И весенним днем, когда я шел по территории больницы, та же милая детская бессмыслица преследовала меня. «Что такое «чаби, чаляби»? Откуда взялось это словечко?» — беспечно думал я, открывая тугую дверь корпуса, где находится отделение нефрологии.
Нет, я не страдал от болезни почек. Вообще, был совершенно здоров, и навещать здесь мне было некого.
Поднялся лифтом на шестой этаж. Пошел длинным коридором, оглядывая белые двери с черными табличками— номерами палат, пока не увидел надпись— «Зав. отделением нефрологии». Постучал, затем толкнул. Заперто.
Тогда я сунулся в дверь пососедству— в «Ординаторскую».
Там у компьютеров и телефонов суетилось несколько врачей в белых халатах. Они с неожиданной злостью выставили меня. Сказали, что Зоя Борисовна находится на обходе. Приказали ждать в коридоре, не отвлекать людей от работы.
«Чаби, чаляби, — думал я, расхаживая взад–вперед по коридору. — Зачем мне все это нужно? Какого рожна я тут делаю?»….Зоя позвонила часов в десять утра уже со службы. Звонок был неожиданный, радостный для меня. Я любил и уважал эту женщину, принимавшую горячее участие в судьбах многих больных людей, в том числе и моих знакомых. Любил ее мужа, ее ребенка. Мы, что называется, знались домами, но как?то так получилось, что в последнее, послеперестроечное время давно потеряли друг друга из вида.
Зоя зачем?то попросила срочно приехать к ней в больницу. Голос был строг, отрывист. Впрочем, он всегда был таковым. Единственное, что меня поразило, — она даже не поинтересовалась, как поживают моя жена и дочь.
…Старая санитарка, переваливаясь, провезла мимо погрохатывающий столик на колесиках нагруженный мисками с обедом для лежачих больных, и меня обдало характерным запахом скудости.
— Спасибо, что приехали. Заходите скорей! — Зоя отперла дверь своего кабинета.
В этой комнатке я уже когда?то бывал. Здесь ничего не изменилось. Тот же шкаф со стеклянными дверцами, где на полках лежали коробки лекарств, посверкивали на весеннем солнце какие?то приборы. Вдоль стены книжные стеллажи с медицинскими книгами и справочниками. Диван, покрытый белым чехлом.
Зоя почему?то усадила меня на свое место за столом с телефоном, а сама села напротив. Яркий свет из окна беспощадно высветил седину в ее черных дотоле волосах, вертикальную морщину над переносицей, тени под глазами— черные, как синяки.
— Володичка, я и главврач больницы где только не были, куда только не обращались. Даже к Ельцину… Обзвонила всю Москву, зарубежных коллег. Вообще всех знакомых людей. Остались один вы.
