стремительно высовывалась из листвы возле какой?нибудь урны, ухватывала бутылку и исчезала. Прежде чем опустить ее в хозяйственную сумку, эта тень человека запрокидывала сосуд, выпивала последние капли, все равно, будь это капли пива, водки или портвейна.
Так, таясь от конкурентов–пенсионеров, которые при поимке лупили ее, она ухитрялась за утро обежать Серебряный Бор— все аллеи, пляжи, троллейбусный круг. За добротными заборами дач злобно лаяли псы. Открывались ворота, на «джипах» и «мерседесах» важные люди с телохранителями выезжали на работу.
Время от времени проезжал патрульный милицейский «газик». Милиционеры знали о существовании и ее, и Кольки. Знали о том, что мать и сын круглый год ютятся в неприметной хижине, кое?как сложенной из досок, фанеры и картонных ящиков в закутке на территории лесничества. Не раз держали в руках ее пусть не обмененный, еще советский затрепанный паспорт, выданный гражданке Вырвикишкиной. И махнули на нее рукой. В конце концов, приносила пользу.
Эту фамилию какие?то идиоты дали найденной на помойке годовалой девочке.
Фамилия сыграла свою роковую роль. Нетрудно представить себе, как издевались на сиротой в детском доме, начальных классах школы, откуда она сбежала. Навсегда.
Никто, никогда, ни разу не погладил этого ребенка, не поцеловал. Даже невезучий дачный вор– пьяница, от которого родился Колька.
Вор сгинул где?то в тюрьме.
Зимой промышлять сбором и сдачей бутылок становилось невозможно. Снег заметал Серебряный Бор. Разрумянившиеся от мороза лыжники тары после себя почти не оставляли. Река покрывалась льдом. И Колька уже не мог ловить рыбешку драным капроновым бреднем, за ненадобностью подаренным лесничим.
…Она перекидывала через жилистую шею шнурок с крестиком, повязывала на голову платочек.
Прошмыгнув с пассажирами в троллейбус, ехала без билета в центр просить милостыню по храмам.
Изредка ей везло— удавалось съесть церковный благотворительный обед аж из трех блюд — суп, гречневую кашу и компот; или урвать что?либо из раздачи «гуманитарки» — ковбойку для Кольки, свитер, юбку для себя или даже куртку.
Местные бомжи отпихивали ее. А нищие на паперти прогоняли пришлую конкурентку, порой били. От нее дурно пахло.
Она без обиды направлялась к другому храму.
Наверное, никто на земном шаре не ждал наступления тепла так, как это существо. Да еще Колька, не умевший ни читать, ни писать, зато знавший устный счет, ибо зорко следил, чтобы приемщица не обсчитывала при сдаче бутылок.
Этим летом нм дважды повезло.
Колька изловил бессильно хлопающего хвостом по воде крупного леща; лещ кружился у берега, то ли больной, то ли задетый прогулочным катером.
А в один из выходных дней отставной генерал с молоденькой женой приехал показать ей Серебряный Бор, где когда?то провел детство. Остановил свой «Мерседес» в тени деревьев, чтобы перекусить захваченной из дома провизией. Заканчивая трапезу, молоденькая женщина открыла дверцу машины, выкинула к урне две бутылки из?под пива. Чья?то рука стремительно схватила их. Глаза какого?то существа так глядели на нее сквозь ветки кустов, что она протянула недоеденный бутерброд с черной икрой:
— На!
Дверца захлопнулась. Машина уехала.
— Коль–кя! — раздалось над Серебряным бором, — Коль–кя!..
История одной смерти
Три дня назад, поздно вечером, прибыв с делегацией из аэропорта, он подумал о том, что попал в сказочную полосу везения.
То, что впервые удалось оказаться в Европе, в Западной, что билеты в оба конца, пребывание в отеле, трехразовая кормежка оплачены принимающей стороной, само по себе было удачей.
Их, московских врачей–реаниматоров, было пятеро. А номера были на двоих. И ключ от отдельного номера достался именно ему!
Едва войдя и угнездив чемодан в специальную стойку для багажа, не сняв плаща, он сразу обежал уютную комнату, заглянул в туалет, заскочил в сверкающую чистотой ванную с большим зеркалом, приблизился к нему и сделал то, что делал каждое утро в своей московской квартире, прежде чем начать умываться, — произнес «Чи–из», отчего обнажились зубы, и лицо до лучиков у глаз растянулось в улыбке. Еолова отсвечивала благородным серебряным светом седины, подстриженная перед самым отъездом знакомой парикмахершей.
Потом вышел в лоджию. Сквозь ночной дождичек мигали разноцветные огни реклам Амстердама.
Вернулся в комнату, обратил внимание на стоящий у шкафа холодильник. Он оказался набит банками пива и бутылочками с минеральной водой.
Да, это была не какая?нибудь профсоюзная гостиница, как в Варне на берегу Черного моря, где он отдыхал несколько лет назад с семьей, наблюдая скучающих, сбитых с толку кол- хозников–хлопкоробов, жителей полупустынь. Это был настоящий европейский отель!
Он не поленился спуститься на лифте вниз в вестибюль и узнать у администратора, что за пиво и воду денег платить не нужно, бесплатно.
Не поленился на обратном пути постучать в оба номера, где обустраивались коллеги и обрадовать их этим известием.
Международный симпозиум длился три дня. Утренние и вечерние заседания с докладами и обсуждениями. Он тоже делал доклад. И испытал счастье только оттого, что в зале в синхронном переводе на английский звучала его речь.
Доклад, по общему мнению, удался. Жизнь удалась. Никогда прежде не чувствовал он себя таким счастливым, здоровым и удачливым.
Вторая половина четвертого дня и первая половина последнего оставались совершенно свободными.
Можно было ходить по музеям, увидеть подлинники знаменитых картин Рембрандта, прокатиться с коллегами на экскурсионном суденышке по каналам. И прошерстить магазины, чтобы истратить жалкое количество разрешенной к вывозу из СССР валюты на самое необходимое.
Удалось купить чудесные итальянские туфли для жены, американские джинсы для сына–подростка и крепкие, сносу им не будет, ботинки для себя. Вернувшись в отель, он полюбовался на покупки, спрятал их в чемодан.
Несколько мелких монеток осталось на память. Он сидел в кресле, пил пиво и думал о том, что первую половину завтрашнего дня до отъезда в аэропорт можно будет провести без забот, просто погулять по улицам, заглянуть в собор, где не нужно платить деньги за вход.
В дверь кто?то постучал. Оказалось, московские коллеги зовут его ужинать в ресторан, ибо в вестибюле отеля уже ждет голландский врач–реаниматор, приглашающий всю компанию на экскурсию в знаменитый квартал красных фонарей.
В составе делегации не было женщин. Для остроты ощущений можно было себе позволить глянуть со стороны на мир порока.
…Было уже совсем темно, когда они вошли в охраняемый двумя полицейскими проход между домами. Снова шел дождик. За широкими окнами–витринами сидели на пуфиках или прохаживались женщины в накинутых на голое тело халатиках.
Он никогда не имел дела с проститутками, и сейчас испытывал жалость и отвращение к этим
