женщина в туго повязанном зеленом платке и платье в пестрых разводах, протягивает в открытое окно машины чурек. Я принимаю круглую, как солнце, лепешку— горячую, с пылу с жару. Тороплюсь достать деньги.
Она отрицательно мотает головой, улыбается на прощанье.
…«Газик» с ревом берет первый подъем, и мы на весь день попадаем в грозное царство гор с их пропастями, камнепадами, парящими в небе грифами.
Мы возвращаемся из самого глухого места в этой стране — из расположенного у границы сопредельного государства заповедника, где провели неделю. На заднем сиденье машины лежит найденный мною в джунглях трофей — большие, завернутые, как штопор, рога винторогого козла. Везу их в Москву в подарок другу–охотоведу, который стал священником. Заранее представляю себе, как он удивится, обрадуется.
К вечеру останавливаемся на ночлег в высокогорном кишлаке у школьного учителя. Старик живет один. Жена умерла, семеро давно выросших детей уехали. Кто учится в городе, кто там же работает.
Пока, обложенные подушками, сидим на ковре, хозяин выходит подоить корову. Приносит молоко в глиняном кувшине, соленый творог, заваривает зеленый чай, ставит посреди ковра узорчатое блюдо с сухофруктами и миндалем, сине–бе- лые пиалы.
Мой спутник— начальник охраны природы края. Им есть о чем поговорить на непонятном для меня языке.
После ужина выхожу из дома в полутьму терраски, спускаюсь по ступенькам в шелестящий под ночным ветерком сад и оказываюсь под куполом усеянного звездами неба. Летучая мышь наискось пересекает Млечный Путь. Свиристят сверчки.
Целая астрономия висит над головой, мигает своим запредельным светом.
Меня зовут обратно. Выясняется, старик переводит на русский один из трактатов Авиценны, просит оценить качество перевода.
На рассвете покидаем дом. Прощаясь, пишу на вырванном из корреспондентского блокнота листке номер своего московского телефона. Старик мимолетно был в Москве, возвращаясь с войны после Победы. Я был бы счастлив принять его у себя.
И снова дорога. На этот раз вниз по спускам, головокружительным, страшным, с виднеющимися на дне и по склонам пропастей остовами свергшихся автомашин, автобусов.
Напряжение ослабевает лишь, когда сверху становится видно водохранилище с запятой паруса на его глади, предгорья. — «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»
…Что я искал тогда в этом, милом моему сердцу краю? Отрезанном теперь от меня, от России, ставшем запредельным, как звезды.
Грустное местечко
Ужасно, что они приняли меня за своего.
Не успел я появиться со своей палочкой на аллее роскошного парка, расположенного у давно, чуть ли не с античных времен, не обитаемой виллы Бонелли, как первый же встречный старикан, еще издали с надеждой вглядываясь в меня, сказал: «Салюто!» Я кивнул, и пошел дальше.
Был предсумеречный час. Лучи солнца еще золотили верхушки пиний и пальм.
Я завернул сюда с переполненной автомобилями шумной улицы Каноза, движимый тоской о своей пятилетней дочке, которая три года назад резвилась здесь среди цветов и бабочек. Сейчас она вместе с мамой была дома в Москве, а я снова тут— в Италии, в провинциальном городке на берегу Адриатического моря.
Ничего не изменилось. Старинный фонтан с облупленной статуей посередине все так же не работал.
Я хотел свернуть к вилле, чтобы взглянуть на прикрепившуюся к ее замшелой стене разросшуюся бугенвиллею с водопадом красных цветов. Впереди у поворота аллеи на двух садовых скамейках сидела галдящая группа стариков.
Увидев меня, они разом смолкли. Явно ждали контакта с забредшим в этот клуб под открытым небом незнакомцем.
Я невозмутимо прошел мимо них к вилле. Все входы в нее, как и прежде, были плотно замурованы камнем. Буген- виллея цвела вовсю. Еще пуще, чем у меня дома на фотографии.
Возвращаясь, я почувствовал, что устал и решил немного посидеть на единственной свободной скамейке, стоящей наискось от стариков.
Глазеющая на меня компания была явно заинтригована. Один старец, аккуратно одетый в тщательно отглаженную рубашку и укороченные брючки, встал, направился было в мою сторону. Я терпеть не могу пустопорожних разговоров. Тем более, при моем ничтожном знании итальянского языка.
Он, видимо, почувствовал, сколь вредный тип перед ним сидит. Круто повернул и засеменил по аллее к выходу из парка.
Навстречу ему не шел, а как бы катился, как колобок, низенький старик с большим животом, начинавшимся неестественно высоко, чуть ли не от шеи.
Проходя мимо меня, он произнес: «Салюто!» — и выжидательно приостановился.
— Салюто, салюто, — пробормотал я.
Тот понял, что поболтать со свежим человеком не светит, и отправился к скамейкам своих друзей.
Постепенно я все больше заинтересовывался этим сообществом. Одни уходили. Другие возникали на аллее, как привидения. Все они несли себя куда?то в запредельную даль. Что?то роднило их всех— худых и толстых, высоких и низких. Я наблюдал это, в сущности, бесцельное передвижение в никуда, пока не понял, что попал в тихую заводь жмуриков, без пяти минут покойников.
Этот парк был для них как бы репетицией кладбища.
И умирали они, как я понял, не столько от старости, сколько от отсутствия свежей информации, новизны, которую дает только активное участие в вечно меняющейся жизни. А они из нее выпали.
Обдумав ситуацию, которая со временем могла настичь и меня, я уже решил встать и покинуть это грустное местечко, как услышал разгорающийся спор.
Старик с неестественно высоким животом стоял против одного из рядком сидящих стариков и с маниакальной настойчивостью требовал:
— Дамми дуэ сольди! Дамми дуэ сольди! Дай мне пару монет! — На что тебе деньги? — спросил очкарик с трясущейся головой.
— На пиво. Только на банку пива.
— Нет.
— Как это— нет?
— Нет— и баста.
— Почему? Почему ты не хочешь дать мне на пиво?
— Давал два раза. Ты не вернул.
— Получу пенсию— верну. Дай!
— Нет.
И тут любитель пива закричал в ярости:
— Мементо мори! Помни о смерти! Когда Господь призовет тебя, Он спросит: «Ты дал Джованни на пиво?» Что ты ответишь, несчастный?
Все старики, понурясь, сидели на скамьях, очевидно, размышляли о том, что может произойти на небесах. А старик с пивным животом неожиданно заплакал. Стоял перед ними и плакал, как ребенок.
В кармане у меня имелась купюра в 5 евро. Я подошел к нему сзади, тронул за плечо.
— Купите себе пиво.
Он повернулся ко мне, схватил деньги, что?то пробормотал сквозь слезы.
