официантом кока–колой.
Сколько раз в Москве вспоминал о Доме, как о живом существе! О его огромной верхней комнате, куда с утра заглядывало зимнее солнце, и где так хорошо думалось. Особенно если стоишь у плиты и варишь кофе в паузах между долгой работой за столом. Там была старинная корабельная лампа и присланный мне Сашей Попандопулосом итальянский обогреватель с тихо кружащимся пропеллером за решёткой. Вспоминал о наружной лестнице, по которой вечером, заперев дверь, я спускался в крохотный дворик с ронявшим плоды мандариновым деревом, скрежетал ключом в наружном замке нижней комнаты с тахтой у камина, почему?то доверху заполненного свёрнутыми узорчатыми одеялами и длинными подушками. Подобранные на земле мандарины были восхитительно ароматными, сочными.
— Владимирос! – ревнивый окрик Дмитроса, шедшего к себе в бар, заставил меня очнуться.
Он глянул на пластиковую бутылочку кока–колы, на лежащую рядом початую упаковку анальгина.
— Калимера! – сказал Дмитрос по–гречески. – Доброе утро!
— Калимера, – отозвался я, и в этот миг в сознании отчётливо прозвучало: «Сидит, ничего не делает, а время проходит».
— Время зря теряем? – сказал я на варварской смеси греческого и английского.
Несколько ошеломлённый Дмитрос кивнул, всё?таки заставил меня подняться, пойти с ним к его бару, благо тот находился в двух шагах.
— Сделал тебе ксерокс карты острова, – втолковывал Дмитрос. – В пятницу отправитесь на боте с Янисом к норд–сайд, а я поеду на «форде», сколько хватит дороги до северного хребта, повезу палатку, пресную воду, баранину или свинину. Что ты предпочитаешь?
Вместо ответа я указал на свой рот.
Дмитрос глянул и догадался:
— Никос?
— Никос. Я говорил Янису, что могу поехать в пятницу–параскеву. Но только после посещения Никоса, после десяти утра. Кстати, вон Янис стоит со своим объявлением на шесте! Пока мы будем заниматься твоей авантюрой, он ничего не заработает.
— Нет проблем! – бодро ответил Дмитрос. – Иди к Янису, жди. Сейчас принесу тебе карту.
Он вошел в бар, а я пересёк набережную, поздоровался с Янисом и только теперь обратил внимание, что мотобот нёс на своём носу выведенное греческими буквами название «ДМИТРОС».
Янис снова был мрачен. Настолько, что захотелось немедленно угостить его выпивкой, но я вовремя спохватился, подумав о том, что в его руках окажется жизнь экскурсантов, если они появятся.
— Вчера ты мне сделал рекламу, и я тебе должен, – неожиданно заявил он. – Но у меня сейчас нет денег. Если хочешь, опять отвезу через час на Канапица–бич.
— Не надо. Почему ты печален?
— У меня в Норвегии экс–жена и сын. Которого я не видел четыре года.
— А тут у тебя есть кто?нибудь?
– Мать. Скажи, нашел тебя американец?
– О каком американце он говорит? – обратился я к Дмитросу, подошедшему к нам со свернутой в трубочку картой.
Подбежал Дмитрос, сунул мне свернутую в трубочку карту.
— Смотри дома, – сказал он, оглядевшись на всякий случай по сторонам. Шепнул: – Думай, где будем искать золото пиратов. Там у меня спрятан ещё этот… Оставили в прошлом году те, кто приходил из Англии. Я привезу заряженный аккумулятор.
— Миноискатель? – У меня голова пошла кругом от вновь раздуваемого Дмитросом золотого миража.
… Тебе, конечно, смешно будет читать эти строки. А каково было мне, семидесятилетнему балбесу с дырявой, как после драки, пастью и чувством вспыхнувшего в крови юношеского азарта.
– О’кей! Договорились на пятницу. Послезавтра приду сюда к десяти утра.
- А сегодня вечером приходи в «Неос космос» – сказал Дмитрос. – Приедет Роджер. Обычно приезжает в семь пить пиво после работы, читать газеты с материка.
Я догадался, что речь идет об американце.
- А в чем дело? Это такой похожий на Хемингуэя, бородатый в шортах?
Ни Дмитрос, ни Янис не знали, кто такой Хемингуэй.
- Видел большой отель на мысу Канапица–бич? – сказал Дмитрос. – Белый. Ступенями в небо. Это хоспис – приют для умирающих со всего мира. Большинство больны раком. Роджер – хозяин этого бизнеса. Я давно рассказывал Роджеру про то, как ты вылечил у нас много мужчин и женщин. И Яниса тоже. Роджер очень заинтересован с тобой говорить. Может дать тебе работу. Он – очень богатый человек.
- Очень богат, — подтвердил Янис. – Имеет у себя в Калифорнии другой хоспис, а здесь виллу и яхту. Живет с врачом–коеянкой, которая ставит больным иголки.
- Акупунктуру, — пояснил Дмитрос.
- Друзья, все это очень интересно, но я должен кое?что купить и скорей возвращаться на свою виллу.
— Придёшь вечером? – крикнул вслед Дмитрос.
– Не знаю!
Наш разговор, соскользнувший на сплетни, стал мне неприятен. Да я и в самом деле не знал, зачем мне сдался этот Роджер с его хосписом, где, оказывается, помирают миллионеры.
Чтобы наполнить холодильник продуктами, не быть каждый день зависимым от Люсиных капризов, я решил сразу накупить как можно больше еды. В мясной лавке, выходящей углом на маленькую площадь, где посередине возвышается церковь, всё тот же пожилой мясник царил среди развешанных на крючьях парных туш. Удивительно, но, он узнал меня! Мало того, прежде чем я рот раскрыл, он сделал рукой знак, что знает, что мне нужно, бросил на деревянную колоду кусок баранины, нарубил тонко семь отбивных с косточкой. Взглянул на меня, мол, хватит?
Я кивнул, потрясённый тем, что он помнит и о том, как я покупал именно по семь отбивных, чтобы мне хватило на неделю. Потом я постучал по стеклу прилавка, попросил взвесить двух охлаждённых бройлерных цыплят. Пока он взвешивал, заметил свежий телячий язык. Купил и его.
Ополоснув руки под краном умывальника и обтерев их о передник, продавец подсчитал мои убытки на калькуляторе, получил деньги, всё тщательно упаковал и уложил в большой пакет с изображением растущей на острове пальмы и адресом своего заведения.
Ты была бы шокирована, если бы узнала, сколько мне пришлось заплатить. Но сейчас был сентябрь – разгар туристского сезона. Никос девять лет назад рассказывал, как в это время подскакивают цены, как страдает от этого местное население.
Рыбный рыночек был наверняка уже закрыт. Поэтому пришлось подняться по крутизне нескольких узких проулков к маленькому супермаркету с отворённой дверью. Единственный продавец, он же кассир, по–стариковски сгорбясь, сидел у одного из прилавков в полутьме своего магазинчика. Он являл собой точную копию картины Ван Гога «Скорбь».
— Ясос, Платон, – сказал я, войдя со своим тяжёлым пакетом.
Он поднял облысевшую голову, тупо взглянул.
Я испытующе глядел на него.
— Владимирос! – слабо улыбнулся он.
…В ту зиму я не сразу заметил, что у него есть привычка обсчитывать меня. Понемногу, но обсчитывать. Объясниться с ним было невозможно, ибо он не знал ни слова по–английски.
— Платон, ти канис? – обойдя прилавок, я встряхнул его за плечи.
Он поднялся, прильнул головой к моей груди, заплакал, потом ткнул пальцем в сторону кассы. Издали разглядел я фотографию в металлической рамке, узнал изображение его тщедушного взрослого сына, всегда помогавшего отцу, вечно подвозившего на тележке картонные коробки с продуктами, сетчатые мешки с картошкой или луком.
— Цироз! – старик изобразил руками крест, и я понял, что сын его умер.
