одного человека. Лишь бетономешалки да экскаваторы с бульдозерами безучастно стояли по краям этих циклопических сооружений, напоминавших суперсовременную картину художника космических масштабов.
Три дня назад это было. И теперь, сожалея о том, что ни у кого из нас не оказалось фотоаппарата, я пытался представить себе, что бы подумал Леонардо да Винчи, если бы ему довелось увидеть это творение рук своих соотечественников.
Снизу послышался рокот двигателей. Я увидел яркий свет фар двух автомобилей, с разных сторон одновременно подъехавших к ограждению скверика. Они остановились невдалеке от меня.
«Так. Всё-таки попаду в переделку», — обречённо подумал я.
Дверца одной из машин открылась. То, что оттуда выкатилось, — было карликом.
— Чао! — послышалось ему вслед.
Переваливаясь на коротких ножках, он шустро побежал к открывшейся дверце второй машины. Чьи- то руки заботливо втянули его внутрь.
И машины разъехались в разные стороны.
«Загадочная итальянская жизнь!» — пробормотал я. И вгляделся в циферблат часов. Был ровно час ночи.
Теперь я сокрушался о том, что не согласился ждать в машине свою заблудшую компанию. Вспомнил о чудесной предоставленной мне комнате в духовной семинарии — настоящем дворце, одиноко высящемся среди гор. Там в эти дни был наш ночлег, наша база, откуда под водительством дона Джузеппе мы спускались на машине в окрестные городки вроде того, где я сейчас находился. В главном соборе каждого из них Джузеппе, облачившись в торжественную церковную одежду, служил мессу перед нами, четырьмя своими спутниками. Молился у алтаря, преломлял хлеб, благословлял вино в чаше и на глазах преображался: становился строен, высок; плутоватая улыбка большого ребёнка исчезала с его лица.
Потом местный настоятель обязательно водил нас по собору, показывал различные древности и реликвии, советовал, что нужно посмотреть в его городе.
Дон Джузеппе непременно следовал всем рекомендациям. Таскал нас за собой. Заходил в каждом городке на почту, откуда посылал открытки маме и тёте.
Вчера, перегруженный обилием впечатлений, я взбунтовался и засел в уличном кафе перед музейчиком античной керамики. Спустя некоторое время дон Джузеппе с компанией появился перед моим столиком, потрясая копией древнеримских бус, которые он купил в сувенирном киоске музея для моей жены.
Лишь поздним вечером возвращались мы в наш дворец. Там ждал ужин, приготовленный стерильно чистенькими пожилыми монашками в синих платочках. Занятия в семинарии ещё не начались, семинаристы ещё не вернулись с каникул. Мы занимали лишь край одного из длинных столов в пустой трапезной. Иногда нам составлял компанию директор семинарии — интеллигентный пожилой человек, заботившийся о том, чтобы я не забыл попробовать тот или иной сорт маслин или сыра.
Каждое утро в семинарии начиналось с молитвы. Один из моих товарищей по путешествию — семинарист Паскуале деликатно стучал в дверь комнаты, где я спал, приглашая пройти в помещение с алтарём и распятием. Там дон Джузеппе служил перед нами мессу.
Сегодня я поднялся, умылся, увидел, что за окном идёт дождик, омывающий кипарисы и пальмы, заросли кустов с поникшими от влаги цветами, и малодушно подумал, что, может быть, из-за непогоды мы в этот раз никуда не поедем. Я несколько очумел от этой гонки. За день мы посещали по два, а то и по три города со всеми их соборами и музеями. Оказалось, дон Джузеппе странным образом за всю свою двадцативосьмилетнюю жизнь не покидал родных мест. Не был ни в Риме, ни в Неаполе, ни в Венеции, ни во Флоренции. Подозреваю, своего любимца не отпускали в большой мир мама и тётя. Может быть, этим и объяснялось его теперешнее стремление повидать как можно больше.
Все это было по-человечески понятно. Однако столь долгое отсутствие компании, отправившейся невесть куда осматривать во мраке проклятые раскопки, становилось скандальным, нестерпимым. Было уже без четверти два.
Я то присаживался на низкую каменную ограду, то маятником ходил вдоль неё.
…Утром мы долго ждали дона Джузеппе в комнатке-часовенке. Паскуале несколько раз бегал за ним, стучался в дверь. Но Джузеппе не открывал, не отзывался. В конце концов пошли завтракать без него. Он и к завтраку не пришёл.
«Наверное, заболел», — подумал я. Вышел в парк. Дождик кончался. Проглянуло солнце.
Свернул с аллеи кипарисов на мокрую тропинку, ведущую куда-то мимо шеренги высоких кустов гибискуса, когда увидел за ними нашего предводителя.
Джузеппе стоял бледный, страшный, с раскрытым молитвенником в руках. Заметив меня, он в ужасе отступил, замахал рукой, чтобы я не приближался к нему, ушёл.
Я и ушёл.
Всё объяснилось очень скоро, сразу после нашего выезда из семинарии. Оказывается, он просто- напросто проспал час молитвы, счёл это величайшим, постыдным грехом.
…«Что же могло с ними случиться?» — с тревогой подумал я, и в этот момент внимание привлекла плотная кучка людей, показавшихся из-за тёмной громады собора.
Это были, несомненно, мои спутники. О чём-то тихо переговариваясь, они прошли мимо, совсем близко, стали спускаться к машине, уселись в неё. Сверху стало видно, как зажглись фары, слышно, как заработал двигатель.
Они собирались уехать без меня! Бросить иностранца одного, в чужом городе, в чужой стране! Можно было сойти с ума от странности их поведения.
Я ринулся вниз к машине.
Она двинулась навстречу. Дверь приоткрылась. Я перевёл дыхание, сел рядом с доном Джузеппе.
Сзади кто-то постанывал. Это был Паскуале, как выяснилось, сорвавшийся в темноте с деревянных мостков над раскопками и вывихнувший лодыжку.
Долгое отсутствие объяснилось тем, что они едва довели его назад, много раз останавливались, давали возможность отдохнуть, пока наконец усадили в машину. А меня они, конечно, видели. Собирались подъехать за мной наверх.
— Ну, как археология, раскопки? — спросил я, когда у меня отлегло от сердца.
— Манифико! — воскликнул дон Джузеппе. — Руины времён римских цезарей. Арки. Цитадель. Гробницы. Великолепно!
Но я ни о чём не пожалел.
Фантомная боль
Солнце только встаёт где-то там, впереди, за синеватой стеной далёкого хребта. По обе стороны трассы тянутся пирамидальные тополя. И там же, справа и слева, взблескивают арыки, громко вызванивают струями воды, бегущей с горных ледников.
В опущенное оконце газика тянет знобкой предутренней свежестью. Всё время слышится оглушительное чириканье каких-то пичуг. Вспугнутые нами, они стайками взлетают и опускаются вдоль обочин.
Знобит не от свежести — от ни с чем не сравнимого волнения, которое дарит эта дорога за тысячи километров от родного дома.
— Что за птички? — спрашиваю русобородого человека за рулём.
— Хохлатый жаворонок, — кратко отзывается он, понимая, что было бы кощунством нарушить лишним словом эту звенящую тишину.
Действительно, у пичуг задорные хохолки на голове.
Сизая туча хребта постепенно вырастает. Кажется, зубчатая стена, подёрнутая посередине длинными облачками, встаёт поперёк пути неодолимой преградой.