может быть, и бутылочка… Тогда сможем распить на троих! Эта история достойна Шекспира. В прошлом году, зимой, наш театр был на гастролях в Москве. Декада искусств народов Северного Кавказа. Сами понимаете, много встреч. Однажды после спектакля зашёл к одним знакомым, другим. Вышел. Метро уже не работает. Денег на такси не осталось. А на улице мороз. Спьяну забыл, на какой улице гостиница, как называется…
Пока Актёр Актерыч рассказывает свою историю, мы переезжаем по мосту через речку, едем по набережной. Вон, из?за парапета видна крыша стоящего на сваях домика, где живёт Хасан, и я впервые чувствую — город успел войти в сердце. Может быть, когда?нибудь напишу обо всём, что здесь со мною происходило…
— Забрёл с Арбата в какой?то переулок, дрожу, как цуцик, сунулся в подъезд какого?то дома. И тут меня нашла женщина. Толстая, тёплая. Водитель автобуса, она возвращалась с работы. Устроила мне горячий душ, положила с собой спать. К утру всё было постирано, выглажено. Позавтракали. Дала стопку водочки на дорожку, сказала, что в первый раз познакомилась с живым артистом, взяла адрес, обещала приехать в гости. Зовут её Маша. Мария Ивановна. В гости так и не приехала. Писем не пишет. А вот переводы несколько раз получал. И вот теперь, представьте себе, посылка!
… Подъехав к ступенькам Главпочты, мы, первым делом, выпускаем из машины горящего нетерпением Актёр Актерыча. Гляжу на его шляпу, на перекинутый через плечо длинный конец выгоревшего красного шарфа, я вдруг понимаю, на кого похож этот человек: вылитый актёр со знаменитого плаката Тулуз Лотрека. Только вряд ли тот был так несчастен.
Продираюсь сквозь заполнившую ступеньки, несмотря на утренний час толпу бездельников в кожаных плащах и куртках. Чувствую на себе чей?то пристальный взгляд. Незнакомый узкоглазый человек в пыжиковой шапке, в дублёнке. Лишь оказавшись в очереди к окошку «до востребования», соображаю. Это — Ахмед.
Пока стоящий впереди меня Актёр Актерыч получает свою посылку, думаю о том, что нужно срочно мотать из этого города, ни в коем случае не связываться с поисками чемодана… Наконец протягиваю в окошко паспорт.
— А, здравствуйте, — улыбается пожилая тётка с бородавкой на носу и, не требуя паспорта, подаёт открытку.
— Смотрите! Смотрите, что прислала мне добрая русская женщина Маша, — Актёр Актерыч не утерпел, вскрыл свою посылку и теперь чуть ли не размахивает вытянутыми из фанерного яичка двумя парами новеньких егерских голубых кальсон и рубашек. Декламирует — «Битвы революций посерьёзнее Полтавы и любовь пограндиознее онегинской любви!».
Сбегаю, не простясь. Едва отъезжаем от Главпочтамта, Хасан сообщает:
— Подходил Ахмед. Сказал, чтобы послезавтра, в субботу вы к десяти утра были у того самого духана…
— Опасные люди, — горячится Хасан. — Я знаю, ищут какой?то чемодан. Хотите, заберём сейчас в гостинице вещи, сразу отвезу вас в аэропорт?
— Спасибо. Ещё есть время до послезавтра.
У проходной гостиницы мы прощаемся. Выхожу из машины с плоским пакетом, в котором лежит сувенир из Афин.
— Давайте, вечером заеду за вами? Надя приглашала ужинать.
— Созвонимся. Ты домой? Передай ей привет, поцелуй детей.
— Я на киностудию. Под задним сиденьем — выделанная шкура барана для Вадима Юрьевича. Вчера, пока вы были у епископа, съездил в аул на другой стороне перевала, достал у одного ингуша.
…Иду по выстланной плитами дорожке через старый сад к зданию гостиницы, ловлю себя на чувстве острой зависти. Почему?то и мне захотелось увезти с собой в Москву шкуру барана! Вот ведь как я устроен! Зачем она мне нужна? Что я с ней буду делать? Да если бы и была нужна. Ведь Вадим примет шкуру, как дар, а если и сделает вид, что хочет заплатить, Хасан ни в коем случае не возьмёт ни копейки. Все они привыкли паразитировать, эти заслуженные артисты! Слава Богу, я не такой. Своих дельфинчиков, в конце концов, заработал!
Старший лейтенант подаёт через стойку ключ от номера, сообщает, что вчера мне несколько раз звонил некий Вадим Юрьевич, а сегодня с утра — директор киностудии.
«Опять хотят заставить что?нибудь переделывать в сценарии, — думаю я, поднимаясь по лестнице, проходя по коридору к своему номеру. — Конца этому не будет. Хасан прав. Забрать сумку с барахлом и — в аэропорт, пока снова не затянуло в это болото!».
Отпираю дверь. Прибрано. На столе две вазы. Одна со свежими хризантемами, другая — с красиво уложенными виноградом, грушами и хурмой. На полу стоит блюдечко, полное молока и размокшего белого хлеба. Молодец Алена, не забыла! Где же ёжик? Вот он, под окном, возле батареи.
Распластан. Неподвижен. Не сжимается в колючий шар при прикосновении. Лапки висят тряпочками. Животик выпуклый, тугой, как барабан.
Мёртв.
Или нет? Вяло пошевелился в руке. И совсем обмяк.
Видимо, нельзя было давать непривычную еду — хлеб, пусть и размоченный в молоке. Или просто объелся до смерти? Зачем я поднял его тогда на горной дороге? Погубил живую душу!
Ничего, Ёжик! Вот сейчас положу тебя на диван, помещу между ладонями. Вот так. Теперь то, что исходит из этих ладоней, как бы оно ни называлось — биоэнергия, магнетизм, просто тепло, пусть оно проникнет в тебя, очистит от всякой болезни, придаст сил. Ну, прости меня, Ёжик, маленький комок жизни.
Стою на коленях перед диваном, стараюсь перелить в распластанное тельце энергию жизни.
В дверь стучат. И тут же открывают. Горничная. Не Алена. Другая. С недоумением уставилась на меня, стоящего в плаще на коленях перед ёжиком.
— Что вам надо? Чего пришли? — спрашиваю, словно застигнутый за чем?то стыдным, ужасным.
— Хотела спросить, когда будете обедать.
— Позже. Потом.
Выходит. Но все во мне уже перебито, источник иссяк…
Между тем, тельце с вяло обвисшими колючками несколько раз шевельнулось, подтянулись задние лапки.
Совсем помрёт тут, в натопленном номере. Нужно немедленно на природу. Хорошо, что за окном сад!
…Иду по палой листве среди влажных, чёрных стволов. Держу в руках несчастного ёжика. Куда его положить? Где оставить? Чтоб не склевали вороны, никто не тронул. Наконец, нахожу сухую канавку с остатками ещё зелёной травы на склонах. Спрыгиваю в неё, делаю подстилку из опавших листьев, кладу на неё ёжика, достаю из кармана плаща взятую в номере спелую грушу. Чтобы ему было легче есть, разламываю на части, укладываю по бокам неподвижного тельца.
Глажу напоследок. Вроде, чуть шевельнулся.
Вернувшись в номер, наконец, снимаю плащ, поднимаю с пола блюдце, чтобы вымыть его, но чувствую такую усталость, что валюсь поверх покрывал на постель, засыпаю. И последняя мысль — «Этот ангел, эта девочка Мзия, она бы спасла ёжика, она бы смогла…».
Слышу сквозь сон, как время от времени звонит телефон, кто?то стучится в дверь. Жанна в Москве,
