Я оглянулся. Огромная, многоярусная крепость возвышалась на холме. Сейчас в лучах солнца она казалась белой.
Вчера ночью, когда нас с отцом привезли сюда с вокзала, я, сонный, усталый от долгого пути, толком ничего не успел заметить, понять. И вот теперь шёл по тропинке между оградой и стеной деревьев в надежде хотя бы увидеть море поближе.
Наш тайный отъезд начался морозным утром. Несмотря на то, что был апрель, снег ещё лежал на полях подмосковья. Мы ехали электричкой в Москву. И возле аэропорта Шереметьево тоже белели пятна снега.
Мне впервые предстояло лететь в самолёте. Поэтому я не очень?то задумывался о том, что покидаю родину. Может быть, навсегда.
Отец и так нервничал. А тут ещё самолёт задержался с вылетом на полтора часа. Потом три с половиной часа летели до Италии, до города Римини.
Когда мы переезжали автобусом с аэропорта на железнодорожный вокзал, я впервые увидел пальмы. На улицах, а не в ботаническом саду.
Купив билеты, мы довольно долго ожидали нашего поезда в маленьком кафе под тентом на привокзальной площади. Позавтракали пиццей, которая мне не понравилась, булочками с кремом. Отец заказал себе бокал мартини и кофе–эспрессо, а мне – бокал апельсинового сока.
«Как тебе самолёт? – спросил отец. – Боялся?»
«Немного.»
«А я боялся. Иногда самолёты падают. Мы не имеем права подвергать тебя такому риску. Больше ничего подобного не будет.»
Повторяю, он очень нервничал. И даже в поезде с огромными, чисто вымытыми окнами, он всё боялся проехать нашу станцию, хотя сам же сказал, что нам предстоит ехать весь день вдоль побережья Адриатического моря.
Я, конечно, прилип к окну. Море было не синим, как я ожидал, а золотисто–зелёным. Кое–где вблизи берега его уродовали цепочки наваленных грудой бетонных глыб – наверное, для того, чтобы защищать от штормов железную дорогу и берег с его пляжами и гостиницами для туристов.
«Где мы будем жить?» – уже не в первый раз спросил я отца.
«Увидишь, — ответил он. – Тебе понравится.»
Мы приехали к нашей станции поздно вечером. На тускло освещённой платформе нас встретил невзрачный старик. Смугловатый, худой.
— Чао! – сказал он, целуя сначала отца потом меня. Почему?то в плечо.
Втроём мы перетащили наш багаж в стоящую на площади автомашину.
Я сел сзади. Отец впереди, рядом с этим своим знакомым, и мы поехали куда?то ночными улицами.
Меня сморило. Смутно слышал, как они что?то обсуждают.
Отец прекрасно говорит по–итальянски с того времени, когда жил и работал в Неаполе. Ещё до моего рождения.
Помню, как отворялись ворота, как куда?то въезжали в полной темноте…
Вот уж никак не мог представить, где окажусь!
Стальная ограда окружала огромную территорию замка. Больше никаких ворот или калитки я не нашёл. И моря отсюда, снизу, не было видно. Только улочки. На одной из них, вдалеке, я различил что?то вроде базарчика. Несколько торговцев продавали из ящиков фрукты и овощи.
Там, под Москвой, я тоже был узником за высоким забором дачного участка. Днём – под надзором Ольги Николаевны, а когда отец освобождался вечером от работы, под его надзором.
…Показалось, будто кто?то произнёс моё имя.
Я оглянулся. Далеко наверху, на одном из бастионов замка, похожего на иллюстрацию к книге волшебных сказок, виднелась фигурка отца.
— Артур! Артур! – не столько слышался, сколько угадывался его зов.
Может быть, вы удивитесь тому, что я так складно описываю свою жизнь.
Дело в том, что кроме отца и Ольги Николаевны у меня никогда не было друзей. И я уже давно, лет с десяти, дружил только с книгами, географическими атласами или с картами звёздного неба. Со всем, чем с детства обложил меня отец. У нас были и радиоприёмник, и телевизор, но отец приделал такое устройство, что включать их мог только сам. Редко. При этом, я должен был сидеть и от телевизора, и от радио не ближе пяти метров.
Я навсегда запомнил чудесный фильм о приключениях Буратино. И те вечера, когда мы порой слушали новости зарубежных радиостанций.
Сначала я не мог понять, зачем ему нужно, чтобы я, как он говорил, был «в курсе» того, сколько зла творится в мире.
Я никогда не видел своей матери. Она умерла сразу после того, как меня родила. Там, где мы жили, на краю посёлка есть старая церковь, а рядом кладбище, где она лежит под деревянным крестом.
Первое моё стихотворение было о маме. На фотографии она такая красивая, молодая. Отец её очень любил. До сих пор не может простить врачам из роддома какой?то оплошности, из?за которой она погибла.
В школу, конечно, я не ходил. Отец сам занимался со мной по всем предметам школьной программы. И ещё множеством разных наук. Так вот, в свободное время я пристрастился сочинять стихи, а потом и разные истории, навеянные изучением географических карт, атласов, астрономии. Там, на даче у Ольги Николаевны осталась целая стопка толстых тетрадей с моими сочинениями. Ей они нравятся.
Вообще?то Ольга Николаевна долгое время была единственным человеком в России, знающим нашу тайну. Ей уже 78 лет. Но, глядя на неё, на то, как она управляется по дому, ведёт хозяйство, не скажешь, что старенькая. Высокая, всегда весёлая. Монахиня. Есть такой монашеский орден – «Малых сестёр Христа». Их девиз – молиться, служить людям. Это она украдкой от отца отнесла меня в церковь, совсем маленького, где я был крещён местным священником. С тех пор ношу подаренный ею золотой крестик на шнурке.
Отец, когда узнал, был очень недоволен. Потом смирился с тем, что мы с ней ходили в церковь молиться и причащаться. Дома читали Библию, и я много узнал о том, про что отец не рассказывал.
А ещё мы с Ольгой Николаевной понемногу, раз за разом исходили все окрестные леса, берега речек, прудов. Я собирал гербарий, узнал названия множества растений.
Она шагала с палкой и рюкзаком на спине. У меня тоже был рюкзачок.
На привалах где?нибудь у воды мы перекусывали, отдыхали.
Лишь постепенно у меня составилось представление о том, что пришлось пережить Ольге Николаевне. Её отца, бывшего настоятелем в этой самой поселковой церкви, схватили, увезли в Москву. И расстреляли. А её, тогда совсем маленькую девочку, сослали вместе с матерью куда?то под Караганду, в казахские степи, в «Алжир» – Административный Лагерь Жён и Родственников тех, кого убили большевики. «Мама умерла от того, что всю еду отдавала мне. —рассказывала Ольга Николаевна. —Одна ссыльная полячка, католичка, вырастила меня, привела к вере в Иисуса Христа.» После смерти Сталина лагерь расформировали. Её, ни в чём не виноватую, простили. Выпустили. Это называется реабилитация. Даже вернули со временем этот самый родительский дом.
Ольга Николаевна стала маляршей. На лето, сдавала свой дом дачникам.
Она познакомилась с моими родителями за полгода до того, как я должен был родиться. Как они познакомились, я не знаю. Знаю только, что отец хотел заранее снять дачу на целый год, чтобы новорожденный младенец мог всё время дышать чистым воздухом. А потом, как я уже писал, при моём появлении на свет умерла мама. И вообще начались такие события, что мы стали вынуждены скрываться. В Москве отец был изгнан с работы. И теперь преподавал биологию в местной школе.
