— Кнопки.
— Кнопки?!
— Да, кнопки, записную книжку, блокнот, зажигалку. Если вам так интересно.
— Можно посмотреть? — Он бесцеремонно залезает в пакет, вертит перед глазами прозрачные коробочки, где лежат кнопки с белыми и золотистыми шляпками, щёлкает зажигалкой. — Красивые вещицы! Где купили?
— Поблизости. В магазине «Вулворт».
— Так это же самый дорогой магазин! Кто вы по гороскопу? Телец? Тогда все ясно. Признаюсь, я уже вычислил вас, подставил цифровые значения букв, составляющих ваше имя и фамилию. Вы — типичный донор. Есть люди вампиры и люди доноры.
Георгий медленно уходит от нас, смешивается с толпой. Зато к нам поспешает Нина Алексеевна. Обе её руки заняты красивыми пакетами с покупками.
— Ой, устала. — Она присаживается к столику, приказывает Вадиму: Закажи кофе, пирожное и рюмку коньяка. Как вас приняли? Наш китаец — на вид такой душка, вечером ничего не предложил, а утром только булочки с джемом и кофе. Если б вы знали, как тут все дорого! А это кафе дорогое?
Вадим подзывает кельнера. Пользуясь случаем, расплачиваюсь. Нужно уходить. До встречи с Фрицем остаётся около часа, а я не пришёл ни к какому решению.
— Вы мне интересны, — торопливо говорит Вадим, видя, что я собираюсь подняться. — Неужели все это правда, то, о чём вы пишете? Какая- то мистика. Ведь, честно говоря, нумерология, астрология — мой способ знакомства… А можете вы прямо сейчас сказать, чем я болен? Продиагностировать? Продемонстрировать нам с Ниной Алексеевной какое?нибудь чудо?
Поднимаюсь. Забираю свой пакет, спрашиваю:
— У вас техническое образование? Вы инженер?
— Я программист, компьютерщик.
— Вадим, как большинству негуманитариев, вам особенно трудно переключиться на другой уровень сознания. Целиком погружены в материальный, вещный мир. Это ваша беда. А вот в том, что у вас гипертония, и, простите, обострение геморроя, в этом виноват ваш образ жизни, в конечном итоге — образ мыслей. Что касается чудес — я не факир. Извините.
Ухожу по направлению к выходу из старого города. Стало прохладно. Чуть не сшибает с ног группа подростков на роликовых досках. И в этот же момент слуха моет касается знакомая мелодия.
Это «Времена года» Антонио Вивальди. На углу двух непроезжих улиц под фонарём молодая женщина в синем плаще и вязаной шапочке играет на скрипке. У ног её раскрытый футляр с набросанной прохожими мелочью и большой магнитофон.
Прохожу мимо. Опускаюсь на ближайшую скамейку. Я не в силах уйти от этой музыки.
Магнитофон воспроизводит оркестровую запись. Одинокая скрипачка искусно вплетает соло своего инструмента в мощное звучание оркестра.
…Давным–давно, в восемнадцатом веке, шёл летний дождь, погромыхивал гром. Антонио Вивальди смог удержать на все времена именно этот ливень, именно эту грозу, таящую в себе неизбывную прелесть жизни, воистину Божье чудо.
Впивая звуки музыки, я не могу не думать о том, что мне предстоит. Я оказался между самым светлым, что есть в жизни, и самым мрачным, тёмным.
Ты скажешь, я всё время описываю тебе вчерашний вечер и не говорю о главном, что же все?таки произошло?
Понимаю. Сейчас. Пусть удалятся идущие мимо Игорь и отец Василий, пусть они не заметят меня, пусть доиграет скрипачка, кончится музыка. С кем, как не с тобой и можно поделиться. В этом деле у меня одна надежда — на тебя. Как, впрочем, и во всём остальном.
До встречи осталось пятнадцать минут. А музыка длится.
Я заставляю себя встать со скамьи, подхожу под фонарь к одинокой скрипачке, опускаю в раскрытый футляр деньги и ухожу из старого города. Звуки музыки ещё слышны за спиной. Стихают.
Теперь слушай о том, что случилось вчера. Умоляю тебя, научи, что мне делать?
…После нашего позднего ужина, после вежливых расспросов хозяев о Москве, о России, сначала мальчик, а потом и Патрисия ушли наверх спать. Фриц повёл меня в кладовку за кухней, показал на высокие штабеля проволочных ящиков, где в лежачем положении у него хранится коллекция вин и коньяков, предложил открыть любую бутылку на выбор.
Я поблагодарил, отказался. Сказал, что хочу спать. Но Фриц все же настоял на том, чтоб я хотя бы согласился на дегустацию каких?то необыкновенных ликёров. И мы уселись в чистенькой, сверкающей кафелем кухне дегустировать ликёры из крохотных рюмочек.
Фриц сидел напротив, расспрашивал о Ельцине, Горбачеве. Я отвечал, хотя с самого начала чувствовал: спрашивает из вежливости, судьба России не очень?то волнует его.
Шел второй час ночи. В конце концов я тоже задал вопрос: «Завтра рабочий день. К какому часу приходится ехать на службу?»
Фриц пристально глянул на меня из?под очков, что?то ответил. Сперва я ничего не понял. Тогда он повторил. Уже по–английски.
Ужасный смысл того, что он хотел сказать, начал доходить до меня. Чтоб быть окончательно понятым, он приставил к своему виску указательный палец, а большим сделал движение. Будто спускает курок.
Вон он, этот человек. Одиноко стоит у своего вишнёвого «мерседеса» на краю кружащей огнями привокзальной площади.
— Добрый вечер. Спасибо, что приехали.
— Как прошёл день? — спрашивает Фриц.
— Нормально.
Сажусь с ним рядом в машину. Фриц заботливо пристёгивает меня ремнём. Быстро вырываемся за город. Едем среди лесов и холмов, над которыми поднимается луна. На приборной доске автомобиля перемигиваются разноцветные огоньки. Подрагивает стрелка спидометра. Скоро дом, вилла.
Я не знаю, как спасти Фрица, приговорившего себя к смерти.
Вчера выяснилось: закрывается химический комбинат по производству пластмасс, где Фриц работает инженером, а Патрисия секретаршей. Объединенной Европе этот комбинат больше не нужен. Вилла построена несколько лет назад. За неё нужно вернуть огромный кредит банку. Да ещё с выросшими процентами. «Мерседес» тоже куплен в рассрочку. Патрисия замужем вторым браком. И этот брак оказался неудачен. Вдобавок Жак — сын Патрисии от первого мужа — не принимает Фрица, не испытывает к нему никаких чувств. Этот тридцативосьмилетний человек пришёл к полному банкротству. Ни работы, ни дома, ни семьи.
Доверился мне, незнакомцу из другой страны, другого мира. Получается, близких друзей у него нет. Ни в той общине, которая нас здесь принимает, ни среди сослуживцев.
Если он доверился мне, значит ждёт слова надежды, ждёт, чтобы я протянул ему руку помощи. Не могу даже допустить мысли о том, что этот сидящий сейчас за рулём человек может стать трупом с кровавой дыркой в виске.
Вот почему я всю ночь не мог заснуть в отведённой мне комнате на втором этаже. Боялся услышать грохот выстрела.
С другой стороны, если человек объявляет о своём намерении кончить самоубийством, он обычно этого не делает. Хотя похоже, Фриц из тех, кто исполняет задуманное.
Теперь ты знаешь все.
Слова о том, что самоубийство — грех, что человек не вправе распоряжаться жизнью, данной ему Богом, для Фрица в этом его состоянии — пустой звук.
Подъезжаем. Вокруг виллы мёртвая тишина. Светятся лишь окна первого этажа.
В этот раз ужин накрыт на кухне. Фриц зовёт из гостиной Жака. Тот не отзывается. Тогда в гостиную вхожу я. Жак сидит на широком подлокотнике кожаного кресла, скучно смотрит по телевизору рекламу кастрюль, мыла. Подходит Фриц. Выключат телевизор, и мальчик покорно бредёт за нами к столу.
Фриц ставит перед ним баночку с йогуртом, о чём?то спрашивает. Жак безучастно отвечает.
