беднее моего.
— Салют, Люлю! — поднимаю стаканчик, чокаюсь с ней. — Бон шанс!
— Бон шанс, — как эхо, повторяет она.
Вино сухое, слабенькое. Запиваю его глотком кофе.
— У вас тут свободно? Можно я как бы присоединюсь? — с вазочкой мороженного в руке подходит Игорь.
Переоделся. Черная распахнутая куртка, вся в молниях. Золотой крест. Белые брюки. Коса. Серьга.
Не дожидаясь ответа, пристраивается рядом, знакомится с Люлю. Она тотчас вскакивает, убегает к стойке, приносит третий стаканчик, разливает всем вино.
— Неужели вы француженка? Можно потрогать? Первая в жизни живая француженка, с которой я сижу рядом! Давайте отметим это, выпьем!
— Он неплохо говорит по–английски, напорист. — Какая у вас профессия? Дегустатор? Интересно. А я — кинорежиссёр. Клипмейкер. Если б вы жили в Москве, дал бы вам некую роль. Не понимаете? Синема! Люлю, хочешь сняться в кино?
Она с напряжённым вниманием ловит каждое слово. Я для них уже не существую. Так сказать, любовь с первого взгляда. Профессионал и невинная козочка. Вот сейчас они встанут, он поведёт её в гостиницу.
— Идем, идём, — Игорь нетерпеливо поднимает Люлю из?за столика.
— Покажу тебе сувенир из России.
Люлю оглядывается на меня, смущённо разводит руками. И они уходят.
Так все просто.
По навесу начинают барабанить капли дождя. Зажигаются цветные фонарики. Расталкивая танцующих, бегом возвращается Игорь. Один.
— Вы как бы поняли — ближайшие час–полтора не приходите в номер, — он нагибается к моему лицу, выговаривает по слогам. — По–жа–луй–ста!
Киваю.
Игорь убегает к ожидающей его под дождём женщине.
И все?таки грустно. Тяжело на душе. Приехала, если можно ей верить, искать Бога.
Не совершаю ли я непоправимую ошибку?
Вспомнилось известное изречение «Париж стоит мессы», давно превратившееся в общее место. Есть время ещё раз попробовать проникнуться этим роскошным богослужением. Неужели я такой уж бесчувственный урод, хуже всех?
Огромное скопление людей в полутьме храма внимает песнопениям- молитвам, устремив взор на трепещущие огни свечей.
Хочу быть честным перед собой, а значит и перед тобой. Ты видишь, я здесь, я силюсь открыться тому, что должно совершиться.
Но и в этот раз не чувствую ничего, кроме искусственно созданной атмосферы внешнего благочестия.
Сейчас сижу совсем близко к сцене. Вон справа виден силуэт Игоря с его косой. Вчера, когда в двенадцатом часу ночи я постучал в номер гостиницы, он был уже один. Лежал, сыто позёвывая, произнёс: «Могли вернуться и раньше. Только разбудили. Выгнал её через полчаса. Как бы невинная особа, а на деле — задрипанная шлюшка».
Я понимаю, экуменический центр не виноват, что люди такие. Монахи не виноваты. Никто не виноват. Но почему я чувствую вину перед этой самой Люлю? Выгнанная, опозоренная, где она сейчас?
Утром, до завтрака, я тоже приходил сюда, пытался подключиться к действу. Завтракать не стал, поскольку, объявив о своём отъезде, сообразил, что потерял право кормиться здесь за счёт монахов.
Теперь идёт предобеденная служба, и у меня остаётся всего 25 минут до рейсового автобуса. Пора идти в гостиницу, забирать сумку.
Встаю. Осторожно ступаю между людей, направляюсь к выходу.
А на воле гроза!
Бегу под ливнем, под раскатами грома. Весь мокрый подбегаю к гостинице. Дверь заперта. Ни на стук, ни на звонок никто не отзывается. Стучу в окна. Обегаю гостиницу. Колочу в дверь кухни. Заперто. Догадываюсь — все ушли в храм, все на молитве.
Автобус через десять минут. Нужно ещё добежать до остановки. Как же моя сумка? Деньги, билеты на автобус и на поезд, паспорт — все при мне в бумажнике. Ничего страшного. Игорь сумку прихватит, привезёт. Не зверь же он, в самом деле, крест на груди…
Молния. Оглушительный удар грома.
Бегу к остановке. Пробиваю собой низвергающиеся потоки воды.
А пистолет?!
Ведь в сумке подарок Фрица! Этот самый супермен с косой, этот Игорь, несомненно, полюбопытствует, залезает в сумку, произведёт ревизию… Скажи, что же делать? Нужно немедленно принять решение.
Вон за пеленой дождя щит у дороги, надпись «Stop bus».
Внезапно дождь прерывается. Вокруг льёт. А надо мной нет. Это — зонт. Это — бегущая рядом Катя.
— Катенька, откуда вы взялись?
— Помогала в столовой, пошла в храм, увидела вас. Вы совсем промокли!
— Катенька, смываюсь отсюда в Париж.
— Знаю. Отец Василий сказал. Все вам завидуют…
— Катя, сейчас подойдёт автобус. Просьба: пожалуйста, скажите Игорю, что я поручил вам забрать мою сумку, сегодня же заберите. Когда поедете отсюда на север, держите её при себе, хорошо?
— Да. Конечно. Она удивлена, не понимает, отчего я не взял сумку с собой.
В одиночестве стоим под зонтом. Катя всячески старается уберечь меня от ливня. Автобус опаздывает на пять минут. На десять. Порыв ветра выворачивает зонт наизнанку. Худенькими руками Катя суетливо пытается выправить спицы.
— Не стойте со мной, бегите в храм, простудитесь!
Катя отрицательно мотает головой, её длинные чёрные волосы липнут к лицу.
За серой завесой дождя возникает автобус.
— Спасибо, Катенька!
Она целует меня в щеку. Вскакиваю в переднюю дверь. И вот уже за окном уменьшается, исчезает тоненькая фигурка девушки со сломанным зонтом.
В автобусе, кроме меня, лишь двое — пожилая пара в прозрачных дождевиках с откинутыми капюшонами. Сочувственно смотрят, как я сдираю с себя промокшую куртку. Рубаха тоже намокла. Даже бумажник мокрый. Хоть его содержимое осталось сухим.
Переодеться в Париже будет не во что. Даже побриться, даже зубы почистить нечем. Всё осталось в сумке.
Вместе с пистолетом.
Никогда не думал, что при таких обстоятельствах буду ехать в Париж. Как мокрая курица.
Ох и смешон я тебе, наверное… Кто?нибудь скажет — «Бог наказал», кто?нибудь злорадно поддакнет — «Так тебе и надо, отщепенец!».
А мне, несмотря ни на что, весело.
Только бы автобус не опоздал к поезду. Слишком силён, слишком напорист дождь. Трудно водителю
