Двинулся дальше. И вдруг заметил у одной из стеклянных дверей «Метрополя» небольшую вывеску. На ней латинскими буквами было написано:
«ТРЕВЕЛ БЮРО.
БЮРО ДЕ ВОЯЖ».
Это было бюро путешествий! За сверкающей дверью скрывались дальние страны. Открой её — попадёшь в Испанию, Италию, Грецию.
Я стоял, перед заветной дверью, ведущей в иной, сказочный мир. Она была заперта для таких, как я. Казалось, навсегда…
ВАЛЕТ.
У нас в довоенном московском дворе верховодил пацанвой двенадцатилетний Валет. Такова была его кличка. На самом деле его звали Валька.
Этот вечно голодный, вечно сопливый шкет ютился с мате- рью–пьянчужкой в подвале покосившегося флигеля, стоявшего между дровяным сараем и помойкой.
Именно Валет подбил меня, семилетнего, кинуть «на спор» камень в окно недавно построенного впритык к нашему двору родильного дома. У моей мамы были из?за этого большие неприятности. А мне родители запретили выходить во двор.
Тянуло туда, как пленника на свободу.
Наконец запрет был снят с условием — к Валету не приближаться.
Вся ребятня кучковалась вокруг Валета, даже девчонки. Не мог я оставаться одиноким парнем.
Под стеной своего флигеля Валет то и дело организовывал игру в расшибец, выманивая у нас пятачки, а то и гривенники, научил играть в карты, в подкидного дурака. Проигравший получал от Валета гцелобаны по кончику носа. Было больно, катились слезы.
Все замирали от восхищения, когда он помногу раз, высоко подбрасывал ногой «лянгу» — кусок свинца с пучком шерсти.
От него мы набирались множеству гадких, матерных слов, блатных песенок вроде такой: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клёш, соломенную шляпу, в кармане финский нож. Я мать свою зарезал, отца свово убил. А младшую сестрёнку в колодце утопил. Лежит отец в больнице, а мать в сырой земле. А младшая сестрёнка купается в воде». Полагалось напевать эту жуткую балладу, лнхо сплёвывая сквозь зубы. Что я н пытался делать в свои семь лет.
У Валета действительно был складной нож с длинным лезвием. Не раз он заставлял меня класть наземь ладонь с растопыренными пальцами и, приговаривая: «чёт–нечет, нечет–чёт», с сумасшедшей скоростью втыкал между ними острое лезвие. Я умирал от страха и все?таки подчинялся гипнотической воле своего мучителя. Тем более, он предупреждал: «Нажалуешься — зарежу».
Частенько у дворовых ворот появлялся взрослый дядька с пустым мешком через плечо. Он закладывал в рот два пальца — раздавался пронзительный свист. Валет стрелой кидался со двора, исчезал вместе с дядькой.
Пацаны поговаривали, что Валет, подсаженный своим хозяином, проникает через форточку в чужие квартиры…
Однажды воскресным вечером он притащился во двор в прилипшей к спине окровавленной рубахе. Лицо и плечи его тоже были изрезаны стеклом.
Не добредя до входа в свой подвал, он повалился у сарая. Мой мучитель подыхал.
Я кинулся в дом за мамой.
Мама спасла Валета. Вытащила осколки стёкол, обмыла раны, засыпала их стрептоцидом, вызвала «скорую», отправила в больницу.
…Он куда?то исчез перед самой войной. Чувство потери до сих пор терзает меня.
ВАРИАНТ.
Если при письме какое?то слово показалось неточным, не трать времени на сомнения. Сразу ищи другой вариант.
Когда мне приходилось останавливаться на развилке двух дорог, и я не знал, по какой из них пойти, решительно поворачивался к ним спиной, прокладывал свой путь по бездорожью. В литературе этот вариант — царский.
ВДОХНОВЕНИЕ.
Ты попросила у меня чистый лист бумаги и убежала с ним в свою комнату.
Довольно долго тебя, моей первоклашки, не было слышно. Несколько обеспокоенный, я зашёл к тебе.
Ты сидела с авторучкой за своим письменным столом. Бессмысленно, как мне показалось, усеивала поверхность листа многочисленными синими точками. Рядом лежала раскрытая коробка с фломастерами.
— Папа, пожалуйста, подожди. Не мешай.
Я вышел. Часа через два передо мной возникла протянутая тобой картинка. Бросилась в глаза её необычайность, непохожесть на все твои предыдущие рисунки. Почему?то вспомнил о ярком творчестве художника Миро. Репродукций его картин ты никогда не видела.
…Из прихотливого соединения цветными фломастерами синих точек словно созвездия в небе возникли жираф, мышка, ёжик, бабочка, птица, лошадка. Угловатые фигурки были отчётливы и одновременно зыбки, как знаки Зодиака. Самое удивительное, картинка представляла собой законченное цветовое целое.
— Доча моя, доча, доча–балабоча, — растроганно сказал я, обнимая тебя и целуя в макушку. — Долго трудилась. И вышло замечательно!
— Как это долго? Нарисовала за одну минуту!
Не заметила пролетевшего времени — верный признак вдохновения.
ВЕК.
Как?то слышал по радио опрос, — 'В каком веке вы бы хотели жить?' Отвечающие изгилялись, как могли. Кто хотел бы жить в галантном восемнадцатом веке, кто — в девятнадцатом, чтобы нанести визит Пушкину.
Я же счастлив тем, что большую часть жизни прожил в своём ужасном XX веке, был свидетелем и порой участником грандиозных катаклизмов. Благодарен судьбе за то, что остался жив и даже с тобой и
