Знаю, кто?нибудь мрачно подумает: «Ему не приходилось изо дня в день таскаться на работу, уставать, еле дотягивать до субботы и воскресенья».
Отвечу жёстко: если работа в тягость, значит, это не ваша работа. Стоило ли рождаться, чтобы всю жизнь гробить на нелюбимое дело?
БУМАГА.
Даже тебе, моей дочке, с неохотой выдаю лист писчей бумаги, когда ты за ним прибегаешь, хотя у тебя есть тетради и альбомы для рисования.
Признаюсь, я до бумаги жаден. Не говоря уже о записных книжках и блокнотах.
Это началось с детства, во время войны. Обмакнутое в чернильницу стальное пёрышко увязало в коричневых буграх и ворсинках какой?то обёрточной дряни, на которой мы, школьники, писали диктанты и решали задачи.
Через много–много лет в Каире я увидел, как делают папирус по древнеегипетской технологии. Долгая, очень сложная работа.
…Чистый лист в ожидании лежит белым парусом. Смогу ли наполнить его свежим ветром? Чтобы он достиг читателя.
БУРЯ.
Как назло, утро выдалось серое, с порывистым ветром.
Мы грохотали по гальке навстречу грохочущему прибою. На дикий пляж во всю его длину накатывали высокие волны, с гребней которых срывались космы пены.
— Три часа добирались… Может, хоть обмакнемся? — предложил кинооператор Игорь.
— Стоит ли? Только подмерзнем, — отозвался старший из нас, Олег Николаевич.
В сорок пятом году, под конец войны, он достиг призывного возраста, успел попасть на фронт и через день был ранен в ягодицу. Этого ранения он стеснялся: получалось, трус, бежал от фрицев.
Рев бури усиливался. В единственный свободный от съёмок день я уговорил их вырваться из высокогорного аула к морю. И вот на тебе!
Я стал раздеваться. Игорь последовал моему примеру. — Парни, вы сума сошли, — сказал Олег Николаевич, нерешительно сдёргивая вниз молнию на куртке.
— Главное — протаранить первый вал. А там как на качелях! — Игорь первым пошёл к воде. За ним, придавив снятую одежду галькой, нерешительно двинулся Олег Николаевич.
Я стоял на самом урезе воды, смотрел, как они один за другим преодолевают первые ярусы волн, и мне уже не хотелось лезть в море.
— Не холодно! — донеслись сквозь грохот шторма их вопли. — Иди скорей!
Я сделал шаг вперёд, кинулся напролом в нарастающую надо мной водяную стену.
…Мы довольно долго то проваливались в пропасти между волнами, то возносились в солёной водяной пыли к пробивающемуся сквозь тучи солнцу. Чем дальше относило меня, тем легче и веселее, было управляться с бурей.
Внезапно донеслись крики:
— Володя! Володя!
Взлетая на очередной гребень, я увидел уже выбегающих на берег Игоря и Олега Николаевича. Они кричали, указывая на что?то за моей спиной.
Я успел обернуться, увидеть вдалеке толстую, вращающуюся колонну смерча, соединяющего небо и море.
Не было времени снова оглянуться на смерч.
Азарт отчаяния овладел мною. Казалось, я уже чувствую ногами дно, казалось, берег совсем рядом.
Очередной вал обрушился, накрыл с головой. Нечем стало дышать. Меня закрутило и поволокло в пучину.
Все?таки удалось на миг вырваться, глотнуть воздуха, даже встать на ноги. Но тут с оглушительным грохотом толкнуло в спину, опрокинуло под воду и потащило в глубину, раздирая о гальку.
Я бы не писал сейчас этих строк, если бы руки Игоря и Олега Николаевича не выдрали меня из этой мясорубки волн.
Стоял на берегу. По груди из многочисленных порезов сочилась кровь.
— Цел? — спросил Олег Николаевич.
Вовсю сияло солнце. Витая колонна смерча уходила в сторону открытого моря.
Я был в высшей степени цел.
БЫДЛО.
Он ездит по улицам Москвы в японской машине с тонированными стёклами.
Этот русский человек, москвич, уже очень многолетне входил ни в метро, ни в автобус или троллейбус. Один только вид других, малоимущих людей вызывает брезгливую гримасу на его лице, покрытом модной нынче небритостью, оканчивающейся бородкой.
«Быдло», — вырывается у него при виде нищих или беженцев.
Он богат. Хотя в жизни никогда ничего не сделал. Ничего.
Трижды был женат на дочерях состоятельных торгашей. Со всеми по очереди развёлся ради четвёртой — ещё более богатой.
Ухитрился обзавестись званием доктора каких?то наук. Числится консультантом какой?то фирмы…
Считает себя интеллектуалом.
…Ты спросишь: что такое быдло?
Запомни, девочка, он это самое и есть.
БЮРО.
Эх, Ника, до чего же тянет ранней весной из дома!
Особенно когда ты старшеклассник, когда кажется невозможным снова тащиться в школу.
Снег в Москве ещё не весь растаял. Почки на ветках тополей и лип только готовятся брызнуть зелёной листвой. Их раскачивает тёплый ветер, прибывший, как сказало радио, с просторов Атлантического океана.
Выходит, этот циклонический ветер прошёл над Испанией, Италией, Грецией…
В такое утро невозможно усидеть дома.
Лужи сверкали от солнца. Шлялся без цели, затерянный среди уличной суеты. Меня занесло на площадь, которая теперь называется Театральной. До блеска вымытые экскурсионные автобусы «Интуриста» стояли у гостиницы «Метрополь». Гиды суетливо рассаживали в них иностранцев — венгров, англичан, немцев.
С ревностью смотрел я вслед отъезжающим автобусам. Это был мой город, моя Москва, где я был обречён оставаться вечным пленником.
