цветёт.
«АВИАТОР».
В рассветных сумерках я выгребал на лодке к середине незнакомого водохранилища. Когда вдалеке проступила серая дуга плотины, вокруг забухали всплески. Широкие круги от них расходились по воде. Какие?то крупные рыбины приступили к утреннему жору — охотились на мальков.
Я немедленно опустил якорь — тяжёлый трак — кусок гусеницы от трактора, и мне едва хватило верёвки, прежде чем он достиг дна. Нетерпеливо наживил на крючок здоровенного червяка, закинул удочку с красным поплавком. Накануне лодку с якорем, сразу после вселения в местную гостиничку, где стала постоем наша съёмочная киногруппа, мне снял напрокат наш администратор у кого?то из местных станичников.
Пушечные залпы от всплесков продолжались. Я пытался ловить со дна, вполводы, почти с поверхности.
То ли это были судаки, то ли щуки, то ли окуни. Никто не прельщался моим червяком.
Другой наживки у меня не было. Спиннинга с блеснами не было. Я не знал, что делать. Решил сперва попробовать изловить какую?нибудь маленькую рыбёшку, чтобы насадить её на крючок в качестве живца, для чего нужно было оставить на крючке лишь кусочек червя.
Только начал поднимать удочку, чтобы произвести эту операцию, как сзади послышался мерный плеск весел. Я оглянулся.
В приближающемся челноке сидел человек в мятой казачьей фуражке с красным околышем, в стёганом бушлате, из прорех которого торчали клочья ваты. Щетина, похожая на ржавую проволоку, покрывала его горбоносое лицо до самых глаз.
Ты бы испугалась.
Подгребя, он багром — палкой со стальным крюком на конце молча уцепил борт моей лодки, подтянулся со своим челноком вплотную.
— В чём дело? — я увидел, что он вынул нож и собирается перерезать верёвку моего якоря.
— Запретка водохранилища, — просипел он. — Отбираю лодку, а то плати штраф. Немедля!
— За что?! Я пока ничего не поймал.
Он поглядел на пустое дно моей лодки и крякнул от досады. — Вы кто, — инспектор? — спросил я.
— Инспектор… Что ж ты сюда с удочкой? Тут блесну надо вести. С шерстью вонючего козла. Поднимай якорь. Сейчас увидишь. — Он оживился. Суетливо достал со дна челнока, заваленного рыбой, фанерку с леской и блесной на конце. Возле тройного крючка было намотано что?то мохнатое. — Распусти снасть во всю длину, держи конец в зубах и греби по–тихому. Так я и сделал.
Недвижно сидя в челноке, он следил за мной, словно горбоносая хищная птица. Минут через десять на блесну с шерстью козла поймались сначала судак, потом щука.
— Видал? — он на миг снял фуражку и взволнованно пригладил давно не стриженные, побитые сединой патлы. — Теперь будешь знать мой секрет: к блесне приматывай шерсть вонючего козла!
Это напоминание не отравило мне радости от улова, от того, что водная гладь заискрилась от лучей поднявшегося солнца.
— Тикаем к чёртовой матери! — сказал он, прислушиваясь к отдалённому рокоту двигателя. — Рыбохрана проснулась.
— А вы кто? — снова спросил я, сматывая снасть.
— Милиция Авиатором кличет… Не знаю, кто я. Понял? — он говорил много, быстро, как измолчавшийся человек. — Не знаю, откуда пришёл. Живу на Казаке. Зимой в землянке, летом в шалаше. Даже имени своего не помню… А с тебя хотел слупить денег на опохмелку. Дашь? Покажу у Казака места. Там можно и на уду. И нет запрета.
— Дам… Все же как это с вами случилось?
— Говорят, после армии… До сей поры на голове и ногах шрамы… Кто знает — откудова. Говорят, погон на мне оставался, с крылышками.
Казак был длинным, на несколько километров, лесистым островом, рассечённым протоками, в которых отлично ловились краснопёрка, линь и карась.
Иногда после рыбалки я навещал Авиатора в его шалаше. Приносил хлеб, выпивку. Вместе варили уху на костре.
Выяснилось, он понятия не имел о том, что существует смерть.
АВТОАВАРИЯ.
Такого нежного апрельского утра, скажу я тебе, не бывает нигде на свете, кроме как в Москве.
Вечером мне неожиданно позвонил из подмосковного дома в Семхозе Александр Мень, попросил встретить его на Ярославском вокзале к девяти утра и повозить по срочным делам. Я спустился на лифте с двумя вёдрами тёплой воды, вымыл свой «Запорожец», до блеска обтёр сухими тряпками. Даже колеса обдал оставшейся водой.
За двенадцать лет вождения автомашины я ни разу не попадал в аварию. Не лез на рожон, не пытался кого?либо обгонять в потоке скрежещущих механизмов. Всё равно красноглазые светофоры останавливали и уравнивали нас всех — и меня, и какую?нибудь зарвавшуюся иномарку. На зелёном кузове моего автомобиля не появилось ни одной вмятины. Даже царапины.
Я выехал заранее вместе с поднимающимся весенним солнышком. В опущенное окно с ветерком влетело отрывистое чириканье воробьёв, повсюду на газонах виднелась юная трава.
Уже совсем близко от поворота к площади трёх вокзалов остановился перед очередным светофором. Все машины справа, слева и сзади от меня тоже замерли. Улицу начали переходить люди. Среди них — офицер, влекущий за руку мальчонку детсадовского возраста.
И вдруг, представь себе, моя машина, брошенная вперёд резким ударом, замирает в сантиметре от не успевшего перепугаться мальца. Офицер подхватывает его на руки.
Выскакиваю наружу.
Зад «Запорожца» вместе с серединой бампера разворочен.
Перевожу взгляд на отползающую серебристую «Ланчу». Сзади неё тревожно сигналят другие автомобили.
— Она раззява! — кричит мне водитель из окошка тронувшегося грузовика. — Сняла ногу с тормоза, а сама стояла на скорости. Вот и долбанула!
Из «Ланчи» выныривает красотка в распахнутом меховом манто. В руке мобильный телефон. Вызывает автоинспектора. И одновременно ощупывает наманикюренным пальцем покорёженный передний бампер своей автомашины. Выпрямляется, ядовито шипит мне в лицо:
— Гад! Откуда ты взялся на своей тачке? — Понимает, что лучшая оборона — наступление. — Ты мне заплатишь!
Словно из?под земли появляется тучный, перепоясанный портупеей автоинспектор. И я словно во сне вижу как она мгновенным движение сует ему заранее приготовленные деньги и как он, не таясь, запихивает их в карман.
Требует у меня документы.
Видит Бог, не я устроил аварию. Моей машиной чуть не убило ребёнка. Сейчас начнётся разбирательство, где меня сделают без вины виноватым. И вдобавок я опаздываю на встречу с отцом Александром.
— Взяточники! — вырывается из меня. — Оба болеть будете. До смерти!
Они цепенеют.
