А я сажусь в машину и уезжаю, думая о том, что у меня нет денег на послеаварийный ремонт.
Вовремя подъезжаю к вокзалу. Вижу отца Александра стоящего на краю тротуара с перекинутой через плечо сумкой, улыбающегося. И в этот момент понимаю, что авария произошла со мной!
Всё, что через отца Александра пришло ко мне от Христа, оказалось забыто… Зачем я накаркал тем людям болезнь? Поддался гипнотическому мороку злобы, на миг подчинившему меня своей воле.
АВТОР.
Это правда, что каждый писатель всю жизнь пишет, в конечном итоге, одну и ту же книгу. Правда для всех.
Кроме Пушкина.
АДРЕС.
За всю жизнь у меня было четыре постоянных адреса.
В Москве — 2–й Лавровский переулок (до войны с фашистами), в Ташкенте — улица Руставели (во время эвакуации). Затем опять в Москве. Двенадцати с половиной лет я появился в коммуналке на улице Огарева, д. 5, кв. 50. А после сорок лет — тот адрес, по которому мы с тобой и мамой живём сейчас, на Красноармейской улице.
Переехав с Огарева на Красноармейскую, я долго не мог привыкнуть к новому району.
Прежде, на Огарева, я жил в самом что ни на есть центре Москвы. Я выходил на Тверскую (тогда улица Горького) словно в продолжение своего коммунального коридора.
…Улица Герцена, Манеж, Пушкинская площадь, Столешников переулок — все это была, так сказать, моя деревня. Бывали времена юности, когда я завтракал в закусочной «Марс» близ Центрального телеграфа, пил кофе в «Национале», записывал сочинённые во время ходьбы стихи, сидя на ступеньках возле колонн Библиотеки им. Ленина. Как?то раз спал на скамейке Тверского бульвара рядом с Литературным институтом, где я учился. Ловил карликов и карасей на Патриарших прудах.
Даже теперь, глядя из того окна нашей квартиры, которое выходит на кварталы, уходящие за рубеж Красноармейской улицы, к так называемому Тимирязевскому лесу, я испытываю чувство, будто передо мной простираются чуждые, негостеприимные земли. Вообще не моя родная Москва, а нечто убийственно серое, обрекающее на одиночество и неудачу.
Не люблю там бывать. Оказаться в тех кварталах для меня всегда травма.
Кажется, за столько лет мог бы привыкнуть к серым переулкам, почему?то всегда безлюдным, к небу, которое там почти всегда серое.
С каким же облегчением я выдираюсь оттуда обратно к нашему дому в районе метро «Аэропорт», прилегающего к оживлённому Ленинградскому проспекту. Который все?таки является длиннейшим продолжением моей родной Тверской улицы.
АЗАРТ.
Я азартный. Ты, кажется, тоже. В меня. Ужасно не любишь проигрывать ни в «летающие колпачки», ни в домино.
Резким движением сметаешь шашки с доски, если видишь, что проигрываешь партию.
Азарт игрока — это когда очень хочется выиграть, победить судьбу. Особенно если играешь на деньги — в карты, на лошадиных бегах или в рулетку.
Всеми этими способами вытряхивания денег из собственного кармана я растранжирил в молодости ещё и невосстановимое количество драгоценного времени.
В конце концов все?таки научился выигрывать на ипподроме. Как? Именно благодаря тому, что там царит сплошное жульничество.
Не лучшая лошадь первой приходит к финишу, а «тёмная лошадка». О чём заранее сговариваются жокеи и судьи состязаний. На том я и взломал всю их преступную «систему».
Спросишь, как все?таки? Секрет. Никогда никому не скажу.
Периодически получая выигрыши, я постепенно стал ощущать, что из меня испаряется азарт.
Стало противно ходить на бега, как на работу.
Не знаю, поймёт ли меня кто?нибудь.
Другой азарт рождался во мне. Совсем другой.
АЗИЯ.
Ее пространство на самом деле гораздо обширнее, чем кажется, когда смотришь на глобус или географическую карту.
Мне посчастливилось много раз скитаться по странам Азии. И должен тебе сказать, что ни в кишлаках, ни в мечетях, ни на базарах я не встречал плохих людей. Загадочно: чем беднее и необразованнее казались все эти хлопкоробы, скотоводы, погонщики верблюжьих караванов, тем более интеллигентными они по своей сути были.
Деликатные, немногословные, обожающие детей, они с родственным гостеприимством всегда и везде принимали меня — незнакомца, от которого никак не зависели, которого видели первый раз.
…Орлы, парящие над горными вершинами, миндаль, цветущий весной по склонам ущелий, сам настоянный на солнце и свежести ледников воздух, пронизанный вскриками стрижей и ласточек…
Еще мальчиком я впервые попал в Азию. Помню, ехал вечером на телеге — скрипучей арбе с двумя огромными деревянными колёсами — и был настолько захвачен зрелищем крупнозвездного азиатского неба, что престал погонять ослика.
Невдалеке от дынного ломтя месяца явственно было видно созвездие Большой Медведицы, похожее на огромный знак вопроса.
В тишине по обе стороны дороги говорливо бежала в арыках вода. Словно тщилась о чём?то сказать…
АКАДЕМИК.
Мы с молодым таджикским ихтиологом Хамидом провели четыре дня на высокогорном искусственном водохранилище. Поднимались туда на белом «жигуле», и я мельком подумал: «Откуда у скромного работника Комитета по охране природы личная автомашина?»
Год назад к водохранилищу завезли цистерну с миллионом мальков форели, выпустили их в рукотворное море. С тех пор Хамид ночей не спал. Найдет ли форель себе пропитание? Не слишком ли ледяная вода? Не пожрут ли мальков другие, хищные рыбы?
Хоть браконьеров в этих диких безлюдных краях можно было не опасаться.
Ника! Ты почувствовала бы себя в зачарованном сне при виде зеркальной глади вод, со всех сторон защищённой от ветра отвесными скалами. С этих вершин сюда на водопой спускаются горные козлы и снежные барсы. Сам видел.
