– Я не употребляю, – недовольно буркнул Гуров. – Слушай, Иван, настроение у меня паршивое, не бойцовское, давай перенесем на завтра.
– Не пудри мне мозги. Сначала ты меня подбиваешь, я старика еле уломал, он тебя как огня боится. Теперь… – Иван повернулся, долго смотрел в заднее стекло, пытаясь определить, есть ли за ними слежка. – Теперь крутить начинаешь.
Гуров взглянул на карточку водителя и спросил:
– Семен Семенович, в вашем парке кто сейчас командует?
– Перестраиваемся и все командуем, потому порядка никакого. Раньше на все твердая такса была. На въезде и выезде, на мойке и механику плати – тогда порядок, – водитель матернулся. – Теперь вроде не берут, боятся, но никто ничего делать не желает. Одно слово – бардак!
– Не сразу Москва строилась, – Гуров придал голосу патриотические нотки. – А с вашим директором я знаком.
– Если его не посадили, – вставил Иван.
– Ефимыча? – возмутился водитель. – Он сам кого хочешь в кутузку упрячет.
Они проехали по Ленинградскому шоссе, у «Сокола» свернули на Волоколамское и через несколько минут остановились у ресторана «Загородный».
– Спасибо и всего доброго, Семен Семенович, – сказал Гуров, выходя из машины. – Увидишь директора, как ты его называешь, Ефимыча, передай поклон от Льва Ивановича Гурова.
Водитель не ответил, лишь кивнул. Иван расплатился, взглянул на Гурова, приподнял верхнюю губу, обнажил зубы, видимо, изображая улыбку, спросил:
– След кропишь, боишься, замочим?
Этой фразой он практически себя выдал, и Гуров, чтобы убедить преступника, что то ли не расслышал, то ли не понял, входя в калитку, от которой через садик вела тропка к ресторану, стал оглядывать беседки, которые летом наверняка пользовались популярностью, быстро заговорил:
– Смотри, как интересно! Сюда бы летом приехать. Сколько в Москве живу, ни разу тут не был, уютное местечко. А кормят как?
Иван понял, что сболтнул лишнее. «Кретин, урод недобитый, – ругал он себя. – Покрасоваться решил, показать, что все премудрости сыщицкие знаю. Откуда, спрашивается, знаю-то? Мастеру холодильных установок, мужику пусть и вороватому, даже мысль, что можно кого-то „замочить“, в башку прийти не может».
– Я тут за новенького, – ответил Иван. – Но раз Юрий Петрович сюда прибыл, значит, голодными не останемся.
Лебедев занимал столик на втором этаже, куда вела деревянная, уютно, по-домашнему поскрипывающая лестница. На Юрии Петровиче был добротный костюм мышиного цвета, более светлая рубашка; лицо чисто выбрито, серые глаза спокойны, волосы с сильной проседью причесаны на аккуратный пробор. Казалось, человека собрал искусный модельер, используя детали со спокойными линиями, одноцветные, не раздражающие глаз.
Когда Иван и Гуров подошли, Лебедев обозначил фальшивую попытку встать и ограничился лишь кивком, каким отвечают незнакомым на вопрос: «У вас свободно?»
Следуя своей привычке, что, если говорить не обязательно, лучше молчать, Гуров занял место напротив хозяина, окинул стол взглядом и лишний раз убедился в уме и предусмотрительности Лебедева. Вроде бы стол и праздничный, а с другой стороны – и скромный. Одна порция икорки, одна – рыбки, маслины, масло, салаты, никакого торгашеского изобилия.
Из небольшого графинчика Лебедев налил Гурову рюмку водки, жестом пригласил угощаться, графинчик передал Ивану и сказал:
– Март на износе, а весны не видать. Не везет нам с погодой, Лев Иванович, – и глянул вроде бы мельком, но подполковник почувствовал, что и нечисто выбритое лицо, и изношенный костюм своего визави старый финансист четко отметил, и, подтверждая ощущение Гурова, добавил: – Не праздничный у вас вид, выглядите, как осенний понедельник.
Гуров лишь пожал плечами. Иван довольно хмыкнул и выпил.
– Иван Николаевич, сходите, пожалуйста, позвоните и возвращайтесь минут через сорок, – сказал Лебедев.
Гуров на сидевшего рядом Ивана не взглянул, но почувствовал: тот не вздрогнул, не удивился, звякнул графинчиком, выпил, взял кусок черного хлеба и молча ушел. Лебедев долго разглядывал Гурова не таясь, с откровенным интересом, словно в магазине дорогостоящую вещь, решая, покупать или не покупать. Утром ему позвонили по междугородному, сообщили, что от Гурова ушла жена, проверяющий из Москвы «землю роет», материал тщательно собирает и ничего хорошего в ближайшем времени подполковника не ожидает.
«Эк тебя враз скрутило, – думал Юрий Петрович, подливая в рюмки и закусывая душистым огурчиком. – Куда гонор и самодовольство подевались?»
– Будем молчать? – спросил Лебедев и, не дождавшись ответа, продолжал: – Можно, конечно, просто пообедать и разойтись. Но, полагаю, целесообразней взаимоотношения выяснить и к данному вопросу не возвращаться.
– Говорено уже, – Гуров делал себе бутерброд с такой тщательностью, будто важнее дела никакого не было. – К чему слова переводить?
– В словаре Даля их несметное количество, к чему экономить, не деньги. Худой мир лучше доброй ссоры. Вы, позволю себе заметить, противоречивы. Чужого, совсем постороннего человека в наши дела притянули. Опять же пришли сюда вроде бы не арестовывать, не допрашивать, значит, поговорить. Или не так?
– Я пришел, чтобы в последний раз предложить вам явиться с повинной и назвать нам человека, который застрелил Кружнева. – Такая безнадежность звучала в голосе Гурова, что Юрий Петрович провел рукой по лицу, скрывая улыбку, и спросил:
– И только? Больше ничего?
– Нам достаточно, да и вам хватит. – Гуров чуть повысил голос, выпрямился, получилось у него довольно жалко, неуверенно.
«Надо больше молчать, переигрываю, хитер, матерый, может почувствовать фальшь», – решил Гуров и уткнулся в тарелку.
– Я позволю себе несколько пространную речь, не перебивайте, иначе собьюсь, договорились?
И так как предложение полностью соответствовало желанию Гурова, он кивнул.
– Значит, так, – Юрий Петрович сложил пальцы в щепотку, тщательно изучил их, кашлянул и продолжал: – Субъект, которого вы по ошибке втянули в наши дела, никакого касательства к ним не имеет, о нем забудем. Суть сложившейся ситуации такова, – он начал загибать холеные пальцы. – Тет-а-тет отрицать очевидное глупо и неуважительно к противнику. Да, я подпольный финансист, можно сказать, магнат, располагающий значительными средствами. Я знаю, вы знаете, что я знаю… Как вы выражаетесь, компетентные органы занимались моей персоной, оставили в покое, так как сегодня наконец-то закон стал законом! Хвала всевышнему!
– Ну, господь бог тут совсем ни при чем, – усмехнулся Гуров.
Юрий Петрович на реплику не реагировал и продолжал:
– МУР к моим делам никакого отношения не имеет, соответственно и Лев Иванович Гуров касательства иметь не должен. Так?
– Лев Иванович Гуров не только носит звание и занимает должность, но и…
– Не надо! – перебил Лебедев. – Вы не на трибуне, а за обеденным столом. Вы по своей природе охотник! Самолюбивый человек, отличный профессиональный охотник, у вас отняли добычу, чуть не вырвали зубы, оскорбили, унизили. Жизнь складывается не только из побед, надо уметь и проигрывать и, самое главное, не пробовать отыгрываться. У вас, Лев Иванович, ничего не выйдет, вы лишь положение свое усугубите!
– Жизнь покажет! Еще не вечер!
На эти громкие слова Юрий Петрович лишь снисходительно улыбнулся. Но Гуров допустил ошибку – поднял голову, и Лебедев увидел в глазах сыщика такую уверенность и беспощадность, что понял: в оценке противника он ошибался; но улыбку растянул еще шире, повысил голос, почти закричал:
– Дать бы тебе, дураку, по лбу, чтобы в глазах потемнело! Тогда бы ты узнал, вечер или давно утро следующего дня! Фанатик! – Он махнул мягкой ладонью. – Извините, но вы ангела из терпения выведете, а я лишь человек.
– Пустяки, сочтемся, – миролюбиво ответил Гуров.
– А может, действительно сочтемся, – подхватил мысль Юрий Петрович. – Я вас не боюсь, но, не скрою, жить вы мне мешаете. Я человек в возрасте, за свой покой готов заплатить. Только не говорите о чести и прочей ерунде, генералы брали и берут, ничего вы не перестроите.
Гуров зевнул, причем не умышленно; когда он нервничал, начинало клонить ко сну. Лебедев завел разговор о взятке, прекрасно понимая его бессмысленность. Юрий Петрович принял в отношении фанатика совершенно иное решение, но хотел, чтобы у Гурова создалось впечатление, что встреча их заканчивается более-менее мирно. Один предложил взятку, другой отказался, и разошлись.
– Была бы честь предложена…
– Мы же договорились о чести не говорить, – перебил Гуров.
– Так. Пословица. Мы с вами люди взрослые, нас не перевоспитаешь, – сказал Лебедев, как бы подводя итог разговору. – Каждый останется при своем. Действуйте, как желаете. Доказательств у вас нет и не будет, так как их не существует. Испортите себе карьеру вконец.
– Шашлык. Шеф-повар рекомендует!
Они не заметили, как с подносом в руках подошел Иван. Кланяясь, выставил на стол мангал с шашлыком и две бутылки минеральной воды.
– Желаете кофе?
– Иван Николаевич, перестаньте дурачиться, – сказала официантка, стоявшая за его спиной. – У меня будут неприятности.
– Человек родился и тем обрек себя на неприятности, – философски изрек Иван и сел рядом с Гуровым.
– Кофе, пожалуйста, – сказал он.
Когда официантка ушла, Иван спросил:
– Ну, договорились? Мне там чего обломится?
– Ты бы, Иван Николаевич, уезжал из Москвы, – ответил Гуров. – А то рядом с Юрием Петровичем тебе так обломится, что лет на десять хватит.
– Не пугай, я свою статью знаю, – ухмыльнулся Иван. – У меня потолок – трешник, да еще и доказать невозможно.
Когда съели шашлык и выпили кофе, Лебедев сказал:
– Иван Николаевич, проводи гостя. А я тут задержусь, отдохну.
Гуров встал, качнулся, пол куда-то уплывал, потолок кренился. Иван крепко взял под руку, громко сказал:
– Держись! На воздухе полегчает!
Глава 5
Очнулся он сразу, словно солнечным днем вынырнул из-под воды, в глаза ударил яркий свет. Белый потолок, электрические лампочки без абажуров, в голове – боль и пустота, память, как говорится, отшибло. Гуров посмотрел в потолок, шевельнул ногами, провел ладонями по лицу, повернул голову; по обе стороны от него были ровные ряды коек; слышались храп и стоны. Стало холодно, он натянул на себя тонкое одеяло, затем резко сел, в голове взорвалась боль,
