участники налета, как один, почти совсем отбились от семей, а на приставучих дорогих и близких раздражались, и если даже присутствовали телом в квартирах, то со всей определенностью отсутствовали духом. Это, понятно, не могло улучшить семейные отношения.
В такой полной безнадеге спасение могло прийти от продажи предметов личного потребления, и эту тему в понедельник начали обсуждать. Возможную продажу машин Влодека и Стефана исключили сразу, Влодек еще не выплатил ссуду, и закон возбранял ему подобную трансакцию, а Стефан просто обожал свою «сирену» и заявил, что лучше продаст детей. Детей, однако, из денежных и прочих соображений никто бы не купил.
— В комиссионке продавать нет смысла, — заметила Барбара. — Двадцать четыре… Долго ждать денег.
— А если отправишься на рынок, обрати внимание на прочность почвы… один, восемьдесят… пардон, я хотел сказать, обжулят и получишь одну треть настоящей цены, — зловеще изрек Януш.
— Вешаться прикажешь? — нервничала Барбара. — Пусть мне за этот свитер дадут четыреста злотых, дотяну до конца месяца!
— А твой столяр?..
— Не говори со мной на эту тему!
— В будущий четверг вылетаем из жилищного кооператива, — торжественно провозгласил Каролек. — Януш, что скажешь?
— Не говори со мной на эту тему! — рявкнул Януш.
— Продаю увеличитель, — жалобно сообщил Влодек, входя в комнату архитекторов. — Может, кто купит?.. За полцены…
Барбара сжато сформулировала общее мнение:
— Идиот!
— Ты какой взнос последний оплатил? — полюбопытствовал Лесь.
Влодек позеленел.
— Не говори со мной на эту тему! — и он вылетел из комнаты, хлопнув дверью.
— Скоро мы вообще не сможем разговаривать ни на какие темы, — вздохнул Каролек.
— Ну так и помолчите! — отрезала Барбара. — Если не будем говорить глупости, то…
— …будем думать глупости, — подсказал Лесь, меланхолически засмотревшись вдаль.
По странному стечению обстоятельств, все запланированные торговые операции были совершены в один день, а именно, в четверг. С утра в пятницу вся группа утопала в давно забытом достатке. А в субботу в сердцах снова зацвела неукротимая вера в благосклонность судьбы.
— Перехожу Рубикон, — начал Януш. — Если меня выбросят из кооператива, я и невесту потеряю — сколько еще девушка может ждать? У меня осталось четыреста пятьдесят злотых, хоть подохни, кооператив этим не оплачу. Мне терять нечего. Играю!
У Барбары заходил перед глазами страшный призрак столяра, с которым договорились на ближайшую среду. Она молча потянулась за сумочкой…
На кон, не колеблясь, бросили свою долю Каролек, Лесь, Влодек и Стефан. Две тысячи четыреста злотых предназначили на пожрание молоху. Каролек сбегал за купонами. В пять пополудни поспешно были зачеркнуты разные числа, и тут выяснилось — ни у кого абсолютно нет времени. Неделя пренебрежения к домашним пенатам даром не обошлась, и теперь уже никто не решался ближайшие субботние полчаса отвести на заигрывания с фортуной, отрывая эти полчаса у ожидающих дома дорогих близких. Тем не менее кто-то должен был пожертвовать собой.
— А пусть этот «влажный лютик» топает, — предложил расстроенный Януш. — Столько всего натворил, вот и отработает!
Лесь хотел было запротестовать, а потом плюнул: повсюду так плохо, хуже и быть не может, и своевременное возвращение домой отнюдь не улучшит настроения. Молча сгреб со стола деньги с купонами, и отправился навстречу с мой судьбе.
Судьба тоже не зевала: прежде чем Лесь успел перейти на другую сторону улицы, глядь — навстречу ближайший друг, с коим не общался уже несколько месяцев. Друг при виде Леся широко раскрыл объятия, а в глазах у него заблестели слезы.
— Сами небеса тебя посылают! — простонал он. — Она изменила!..
— Ну да?! — воскликнул взволнованный Лесь.
— Ей-богу! Сегодня все выяснилось! Пошли, я уже больше не могу! Пошли!..
«А ведь до восьми вечера еще много времени». Это была последняя мысль Леся о сегодняшнем поручении. Трагедия любимого друга поглотила его целиком.
Уже после одиннадцати усталый кельнер в баре «Arnica» попросил освободить зал двух последних гостей, демонстрирующих очень разный подход к жизни. Один из них обливался на дружеской груди горючими слезами, а второй, сжимая в объятиях заплаканного приятеля, выкрикивал попеременно удалые, либо издевательские максимы: «Все нипочем! Главное, живы!.. В штыки!.. Эх, птичка улетела!.. Нелюди!..»
Чем доказал здравый смысл: ведь и в самом деле, если что и улетает, то скорее птичка, а не люди.
Опытный таксист, не пускаясь в излишние споры, сразу установил цель поездки, посмотрев в паспорт заплаканного пассажира. Затруднение, правда, вышло с возвращением паспорта — заплаканный пассажир ни за какие сокровища мира не соглашался взять его обратно, но таксист и с этим сладил, засунув документ в карман пальто упрямого владельца. Чувствительный шофер уговаривал и второго пассажира продолжить поездку, дабы в целости доставить его домой, но тот категорически отказался: дескать, важные дела в центре, и некогда заниматься пустяками. Таксист оглянулся на друзей, не очень-то уверенно шагающих к ближайшим воротам, махнул рукой и включил первую скорость.
Было уже за полночь, когда, уложив, наконец, обиженного друга, Лесь удалился из его дома. Шел он по едва освещенной, перекопанной улице, распевая душевно и лихо:
И ограничивался лишь этим одним апострофом.
Пение то набирало мощь, то стихало, порой переходя в невнятное бормотание, а Лесь с огромным трудом сам выполнял приказ, отданный соколам.
Преодоление трудностей отвлекало все его внимание, и поэтому он не удосужился заметить другую сторону улицы — ровную и вполне удобную. Он брел, спотыкаясь, по глинистым ухабам, пока, наконец, не осилил последнюю яму и не почувствовал твердую землю под ногами. Поднял голову и помертвел: песнь о соколах замерла на губах, он только успел пробормотать:
— …горы — долы…
Не очень далеко от него стоял прекрасно освещенный двумя фонарями розовый слон.
Лицо у Леся передернулось паническим страхом. Он более или менее помнил, как провел всю вторую половину дня и вечер. И вдруг понял: вот оно, прихватило… Галлюцинации! Delirium tremens! И не какие-то там паучки, кролики, летучие мыши, а сразу слон!.. И к тому же какой?! Розовый!!!..
Лесь надолго зажмурился, потом осторожно разомкнул веки. Слон стоял. Лесь снова зажмурился, снова поглядел…
— Чур меня! Чур! — от ужаса он едва переводил дыхание. — Брысь! Брысь!
В ответ на заклятье началось что-то страшное. Откуда-то из темноты раздались тихие звуки чарльстона. Слон пошевелил ушами, поднял хобот и, переступая с ноги на ногу, самым очевиднейшим образом начал танцевать!..
Это было уже чересчур. В алкогольном тумане вдруг проступило детское воспоминание: слон! розовый поросеночек! ловушка для хохоней!.. слоняки! слоняки!
— Слоняки!!! — взревел он.
