Лесь оторвал вешалку для полотенец, затем разбил два стакана, вазу и лампочку в настольной лампе, которая ехидно перевернулась. Далее в поисках чистой рубашки вывалил на пол полку с бельем из шкафа, а в поисках сапожной щетки — все содержимое тумбы для обуви. В одиннадцать пятьдесят одну вылетел на лестницу с плащом в руках и в ботинках, неимоверно измазанных глиной. С первого этажа вернулся на свой четвертый и захлопнул оставленную открытой дверь квартиры. После чего, наконец, вырвался на улицу.
До киоска спортлото, принимающего купоны в воскресенье до двенадцати, такси довезло бы за пять минут. Улица по обеим сторонам была пуста, и Лесь мчался галопом: в двенадцать шестнадцать он привалился к наглухо закрытой двери вожделенного строения, дабы перевести дыхание.
Таким образом, Лесь добрался до финиша. Теперь можно было вольготно размышлять, каяться, сокрушаться, покачивать головой, возмущаться своим поведением, а затем обещать исправиться и уточнять добрые намерения.
Однако незамедлительно требовалось одно: ликвидировать невыносимое ломотье в башке, заглушавшее все, даже досаду и противное ожидание нахлобучки.
Ломотье в голове, естественно, ликвидировалось лишь одним способом, к нему-то и прибег Лесь без колебаний. Поколебался лишь, выбрать ли бар «Под Арками» или рыбный бар на Пулавской, каковой и выбрал, ибо там было вроде попрохладнее.
Он оттолкнулся от враждебной, безжалостно запертой двери киоска и двинулся в южном направлении.
Выпитая на голодный желудок первая рюмка по способу «клин клином» подействовала чудотворно. Туман в мозгах рассеялся, мысли замельтешили вовсю. Иллюзий никаких, надежд никаких. Пропал. Самым обыкновенным образом пропал и уже навсегда. Судьба свое дело знает: на неотосланные номера, конечно же, выпадет миллион, и этот миллион придется возвращать сослуживцам. Как и когда, ладно, потом, а вот одно очень ясно: начиная с сего дня, он — человек конченный, потерявший все. Дружбу, какие-либо надежды на уважение окружающих, жену, родной дом, Барбару… О Барбаре теперь и мечтать не приходится! Всему конец, нет спасенья! Он упал на самое дно!
Человек, все утративший, естественной силой вещей уже ничего не может утратить. Лесь — вот такой человек. После третьего «клина клином» взгляд на ситуацию приобрел беспощадную остроту. Лесь даже испытывал известную гордость — как импозантно ему удалось скатиться в пропасть! И в нем взыграл дух висельника. Без всяких опасений и угрызений выгреб из кармана предназначенные на недостижимую цель деньги и сосчитал. Из общественных двух тысяч четырехсот и его личных двухсот оставалось едва тысяча триста, не считая мелких, которые пойдут на оплату счета в баре. Остальное скоропостижно дематериализовалось.
Обычное бдение в кабаке представлялось ему недостойным человека, столь глубоко павшего морально. Следовало сдедать нечто большее. Грандиозное. Нечто ослепительное на руинах карьеры и пропащей жизни.
Он вышел из рыбного бара и для разнообразия направился к северу. И возможности городского центра столь многонаселенной метрополии, и сторона света вполне соответствовали его сумеречно- торжественному настрою. До сих пор была мелочевка, разные недостатки принципиально честного человека. Теперь его нельзя назвать таковым. Растратил чужой миллион тысяча сто злотых. Миллион, выигранный в проклятое спортлото и тысячу сто, предназначенные на этот выигрыш. Жалкие остатки, уцелевшие от разгрома, жгли ему карман.
Лесь в любом случае решил растратить и эту ерунду. Коли уж черт побрал столько, пусть забирает и остальное, с ним самим в придачу. Растратить незамедлительно, без сомнений, без жалости, до последнего гроша! Только с выдумкой! Грандиозно! С фанфарами! Раз уж падать, то с доброго коня!..
Коня!!!..
Лесь внезапно остолбенел. К остановке на площади Унии как раз подходил автобус с надписью БЕГА. У дверей теснились люди, но место в автобусе было.
— Коня!!!.. — наперекор всему молодецки ухнуло у Леся в душе.
Категорический приказ внезапно разъяренной души пихнул его в автобус. Категорический приказ контролера пихнул в кассу. И более он не противился душевному порыву.
Нетерпеливая душа в диктаторстве своем заставила его купить самый дорогой входной билет за тридцать злотых, пронесла мимо в это время пустого паддока и загнала на трибуну. Программу бегов душа обошла молчанием, из чего следовало сделать вывод, что она в программе не нуждалась. Во входном билете тоже, верно, не нуждалась бы, если бы на бега пускали просто так.
Миновав турникет, Лесь оказался в самой гуще орущей, ошалелой толпы, из себя выходящей, дабы возможно быстрей растратить возможно больше денег. Около входа стояли два пана, один из них, схватившись за голову, стонал:
— Эта четверка! Эта чертова четверка!..
А другой молча и смачно рвал на мелкие клочки много белых бумажек и бросал на землю.
В Лесе бушевали не только дух висельника, но и выпитые в рыбном баре «клинья». В атмосфере азарта вспыхнули миражи: игорные салоны, кучи банкнотов на столах, раскаленные лица, звон золота, выкрики крупье… Монте-Карло!..
— Мой дед фортуну в Монте-Карло!.. — вспомнил он с гордостью.
Фраза, однако, оборвалась за отсутствием нужного глагола. И что этот дед с фортуной в Монте-Карло сделал?.. Растратил? Промотал? Растранжирил?.. С таким же успехом мог выиграть. Немного и память подводила, поскольку Лесь вообще не мог припомнить никакой фортуны в семействе, даже при мысли о прадеде.
Тем не менее, дедова фортуна в Монте-Карло увлекала, распирала грудь, хотелось как-то проявить энергию этой фразы. Лесь попытался взобраться по скату, в толкотне ткнулся о некую преграду, остановился и очень внушительно произнес:
— Мой дед фортуну в Монте-Карло!..
Незаконченность сей капитальной фразы заставила его задержаться и взглянуть на нечто, которое не хотело отвечать на сообщение про деда. Это был столб, в силу своей экзистенции совершенно равнодушный к Лесеву деду и его фортуне. С обидой и презрением Лесь обозрел препятствие, неожиданно не оказавшееся человеком, и отправился дальше.
— Мой дед фортуну в Монте-Карло!.. — громко, пронзительно и чувствительно пело у него в душе.
Обойдя два этажа и переждав ближайший заезд, смысл и результаты коего остались для него тайной, Лесь не пожелал транжирить остатки денег и чести. Разбрасывание банкнотов пачками с трибуны — дело вульгарное и, скорей всего, дед в Монте-Карло вел себя как-то иначе. Похоже, дед делал ставки… Ну, так и надо делать ставки! Все едино на что!
Усмотрев место, где люди платили какие-то деньги, избегая излишних хлопот, он подошел к кассе, у которой стояла самая маленькая очередь. Не удостоил вниманием зеленую надпись над кассой: «100 злотых». Достал двести злотых и протянул пани кассирше, повторив слова стоявшего перед ним игрока.
— Два один пять раз.
— Пятьсот злотых, — потребовала пани в окошке, повернулась за билетами и протянула руку за его двумя сотнями.
— Что? — не понял Лесь.
— Пятьсот злотых. Еще триста.
Лесь пожал плечами: бестактно заставлять его тратить деньги в нежелательном темпе. Достал еще триста злотых. Спрятал пять билетов с зеленой надпечаткой и, обеднев на пятьсот злотых, двинулся вперед по велению сердца.
— Сто и селедку, — потребовал он решительно.
Следующие сто и та же самая селедка поглотили все его внимание: он не побежал бараном за толпой, бросившейся на трибуну. Не слышал криков, не видел результатов забега, ибо внесенные в кассу деньги считал погибшими навеки и вообще не имеющими отношения к каким-то заездам. Дед в Монте-Карло — вот о чем стоит подумать. Только через некоторое время до него дошли слова двух панов — перед ними тоже
