Сидеть без дела было невыносимо.
Поднялся, еще раз осмотрел грузовые парашюты, ощупал мешки с боеприпасами и снаряжением. Все в порядке. Надумал пригнать парашют на летнее обмундирование, чтобы прыгать без куртки. Надевать тяжелую жаркую куртку не хотелось. Сиди в ней неизвестно сколько! Начал расстегивать пряжки брезентовых лямок парашюта.
В эту минуту и появился из кабины пилота Еремасов.
Подошел, наклонился, улыбаясь спросил, как самочувствие.
— Отлично!
— Рад... Готовьтесь к прыжку.
Руки Еремасова пробежали по лямкам парашюта.
— Сигнал для прыжка — сирена, — сказал пилот, выпрямляясь. — Не мешкайте.
Я не успел попросить помочь подтянуть лямки: в оконца самолета блеснуло отражение луны, струившееся в серебряной воде озера.
— Червонное! — сказал Еремасов и торопливо направился в кабину.
Звать стрелка — не услышит, а пока подойдет...
Я начал торопливо подтягивать снаряжение сам, как умел: ведь от Червонного озера до Булева болота, где предстояло прыгать, оставалось всего двадцать пять километров, а это и для тогдашних самолетов не являлось расстоянием! На плечо мне опустилась тяжелая рука. Штурман кричал, что самолет у цели.
В фюзеляже собрались все, кроме Еремасова, оставше-
[25]
гося у штурвала: люди готовились к выброске грузовых мешков.
Вот второй пилот распахнул люк, они со стрелком приподняли первый мешок и столкнули в черный провал.
Второй мешок... третий... четвертый...
Кое-как я застегнул все пряжки парашюта.
Самолет делал разворот, ложась на левое крыло.
Штурман движением руки приказывал подойти ближе к дверце для прыжков.
В проеме открытой дверцы пылала буква «Г». Эту букву должны были выложить партизаны Линькова. Но ее могли выложить и враги! Фашисты неоднократно пытались заманивать и сажать наши самолеты в расположение собственных войск.
Лицо штурмана оставалось спокойным.
— Высота? — крикнул я.
— Двести метров! — откликнулся штурман.
— Поднимайтесь выше!
Штурман передал мою просьбу пилоту.
Я шагнул к открытой дверце. Встал между четырех грузовых мешков — последних, сложенных попарно по обе стороны дверцы.
— Восемьсот метров! — прокричал штурман.
Конец произнесенной им фразы заглушил резкий, оглушающий вой сирены.
— Пошел! — сказал я себе и бросился в пустоту.
Вихрь, идущий от левого мотора, подхватил меня и отнес куда-то в тишину.
Спасительный вихрь! В следующий миг рядом, чуть не задев, пролетели два грузовых мешка.
Парашют еще не раскрывался. Продолжалось леденящее душу падение...
Рывок оказался мягче, чем я полагал.
Теперь требовалось осмотреть купол парашюта.
Подняв голову, я увидел то, что должен был увидеть согласно полученным инструкциям, — закрывший чуть ли не все небо, туго наполненный воздухом белый шелковый четырехугольник.
Стало весело. Захотелось взглянуть на землю. Не тут-то было! Опустить голову я не мог. Нагрудный ремень парашютного снаряжения, неплотно застегнутый и неумело подогнанный в короткие секунды перед прыжком, соскользнул со своего места и с силой уперся в мой подбородок. Попытался повертеть головой. Ничего не вышло.
[26]
Проклятый ремень строго зафиксировал голову в одном положении. Я видел только купол парашюта. Ничего, кроме белого купола. И только краешком скошенных до боли глаз заметил, что сигнальные костры уплывают куда-то влево.
Орудуя стропами, я попытался изменить угол своего планирования. Хоть и с трудом, но мне это удалось сделать.
Теперь оставалось приземлиться. По возможности не сломав ног и рук, потому что я по-прежнему не видел земли, не видел, куда меня сносит.
Подогнув ноги, откинув назад корпус, я приготовился к худшему.
Но густые, мягкие мхи Булева болота приняли меня чуть ли не с материнской нежностью.
Я просто увяз во мху и тут же почувствовал, как проклятый ремень освобождает подбородок.
Потом упал лицом вниз, меня немного проволокло по влажным кочкам, и все кончилось.
Рокот самолета удалялся.
Слышались голоса перекликавшихся людей.
Я быстро освободился от лямок.
— Та где-то здесь! — негромко убеждал кто-то. — За кустами...
На всякий случай я расстегнул кобуру, вынул пистолет, перевел предохранитель.
Ждал лежа.
Зачавкали сапоги. Замаячили какие-то фигуры. Невдалеке остановился человек, взмахнул рукой:
— Да вот же!
И уверенно направился ко мне. Не дойдя нескольких шагов, окликнул:
— Пароль!
Сжимая влажную рукоятку пистолета, я ответил:
— Я к Грише.
— Я от Гриши, — весело сказал партизан. — Живы?
Я поднялся с земли. В редевших сумерках летней ночи передо мной стоял, улыбаясь, высокий молодой парень.
Признаться, я ожидал увидеть мрачного, вооруженного до зубов бородача, а парень был весел, выбрит и аккуратно подстрижен.
— Тугов Алеша, — назвался он. — Мы уж вас ждали, ждали, товарищ капитан!..
Подошли спутники Тугова.
[27]
Тоже не старики. Тоже не бородачи.
Жали руку, возбужденно переговаривались.
— Вы из самой Москвы, товарищ капитан?
— Откуда же еще? — улыбнулся я.
— Стоит, значит, Москва?
— Стоит и стоять будет!
— А газеток не прихватили?
— Есть и газеты.
— А ну, хлопцы, разойдись! — вступил в разговор Тугов. — Давай за мешками! Товарищу капитану до Бати надо... Пойдемте, товарищ капитан!
— Откуда ты знаешь, что я капитан?
— Батя сказал, чтоб встречали капитана, вот я и зову вас так.
