успех. В тяжелых боях командир корпуса был убит.
Это случилось в середине августа в районе Гдова.
Я узнал об этом гораздо позже: сам в то время с группой бойцов пробивался к Гомелю.
Мы подъезжали к Гомелю ночью. Вблизи города натолкнулись на артиллеристов, разворачивавших орудия. Кое-как разобрались, чьи артиллеристы. Оказалось — наши, и выяснилось, что Гомель тоже наш.
Измученные, мы заночевали у «богов войны» и в Го-
[12]
мель въехали уже поздним утром, угодив как раз под очередную зверскую бомбежку.
Переждав налет, тронулись на поиски штаба фронта. Ехали по Советской улице. Она лежала в развалинах. Рухнувшие стены обнажали брошенные комнаты. На мостовой валялись перекрученные жаром трубы, кровати, обломки домашних вещей...
Нам сказали, что штаб находится в бывшем замке Мицкевича.
В замке никого, кроме оставленного для связи незнакомого генерала, не оказалось.
Он дал нам приблизительный маршрут движения на восток, вслед за отступавшими частями.
Карт у генерала не было. Впрочем, нужных карт не было и у нас.
Счастье, что в замке Мицкевича, слушая незнакомого генерала, я исписал два листа бумаги, стараясь не пропустить названий населенных пунктов и деревень, через которые предстояло ехать.
Но на полпути от «верной дороги» пришлось отказаться: возникла неожиданная пробка. Люди бежали, шоферы сворачивали с шоссе, гнали машины в лес: кто-то крикнул, что впереди — немецкий десант.
Мы тоже свернули было в лес, но чуть не влетели в болото, где уже завязли десятки автомобилей, вовремя выбрались обратно, развернулись, отмахали несколько километров назад, до ближайшего проселка, и с этого проселка начался наш тяжкий путь «в обход».
Почти четыреста километров длился этот путь, и в Карачев мы прибыли через Дмитрий-Льговский и Орел.
Тут всего было — и голода, и тревог, и бомбежек...
А в селе Первомайском мы наскочили на немцев.
Фашисты вкатили в не занятое войсками село с другой стороны. Об их появлении сообщил какой-то мальчишечка:
— Дяденька, там фрицы! На машинах!
Поблизости виднелась пожарная каланча. С каланчи мы заметили стоявшую на улице немецкую машину. Шофер копался в моторе. Несколько офицеров прохаживались рядом.
Мы налетели на этих вояк. Офицеров как ветром сдуло. Убежал и шофер, прыгнув в чей-то огород.
Мы прицепили немецкую легковушку к своему грузовику.
[13]
Это был наш первый трофей.
В Карачеве мы поступили в распоряжение штаба Брянского фронта, и тут я потерял своего руководителя и товарища по академии — веселого и бесстрашного капитана Азарова.
Все время мы были вместе, и пули Азарова не брали. А в Карачеве он стал жертвой несчастного случая: сел на передний бампер грузовика, чтобы показывать дорогу в ночи, и получил тяжелую травму...
Военный совет фронта дал мне новое задание, и я отбыл в Курск, в обком партии, чтобы помогать подготовке партизан.
Секретарь обкома товарищ Доронин выслушал рапорт, ознакомил меня с обстановкой и попросил как можно чаще информировать его о работе.
На территории бывших обкомовских дач мы разместили партизанскую школу, начали готовить людей к войне в тылу противника.
Костяк будущих партизан составляли коммунисты и комсомольцы.
Мы учили их тактике партизанских действий, умению вести разведку, совершать диверсионные акты против оккупантов.
Однако отступление продолжалось. Противник прорвался к городу, и 3 ноября мы после упорных боев сдали Курск.
Эта очередная страшная потеря вызвала новый прилив ожесточения против ненавистного врага.
Подбадривало одно: я знал, что в тылу врага остаются вооруженные, неплохо обученные люди, а впереди, на новых рубежах, фашистов ждут подтянутые к фронту, готовые к бою войска.
Непогода спасала от налетов вражеской авиации, но пока мы дотянулись до Ельца, пришлось выдержать еще несколько жестоких бомбежек.
Мне «везло» — в какой бы город ни направился, прибывал в него, как правило, ночью. То же самое произошло тут, в Ельце.
На въезде в город мы узнали, что штаб фронта стоит за рекой. Нам объяснили, что нужно пересечь Елец и спуститься к переправе. В кромешной тьме поехали искать переправу, но запутались в елецких улочках. Я нервничал. Прекрасно помнил, что спуск мы начали возле какой-
[14]
то церквушки, но вот спуск кончился, дорога вновь пошла в гору, вильнула, и мы очутились... возле церквушки.
Снова поехали вниз. Свернули в другую сторону. Поплутали — и оказались... возле церквушки.
Город словно вымер. Ни огонька, ни души. Холод, снег, ветер.
Еще две попытки выбраться к реке закончились тем же, что и предыдущие: мы вновь уперлись в церквушку!
— Все. Будем спать. Утро вечера мудренее, — сказал я шоферу, поняв, что от этой церквушки нынче нам все равно никуда не уехать.
Мы кое-как продремали до свету, когда выяснилось, что церквей в Ельце — как грибов в лесу. Мы стояли везде одной, а купола других темнели и справа, и слева, и на соседних улицах, и вдали...
Выходит, мы тыкались от одной церкви к другой, по простоте полагая, будто упираемся в одно и то же место.
Я велел шоферу помалкивать о паломничестве по елецким святыням. Мы благополучно спустились к переправе, переехали на другой берег и прибыли в штаб Брянского фронта.
Семь с лишним месяцев прошло с того утра.
Здесь, в Ельце, с помощью секретаря Елецкого горкома ВЛКСМ Ани Власенко и члена Орловского обкома ВЛКСМ Любы Шестопаловой я комплектовал отряд из молодежи Ельца, Мичуринска, Тамбова и Задонска.
Около четырехсот человек пришли к нам и воевали так, как могли воевать только советские патриоты: смело, беззаветно, дерзко.
И тут же, в Ельце, познакомился я со старшим политруком Хаджи Бритаевым — тучным веселым тридцатилетним осетином, комиссаром одного из спецотрядов.
Хаджи Бритаев занимался переброской разведчиков через линию фронта.
Этого кипучего, храброго человека в марте 1942 года я провожал на аэродром: Хаджи улетал в тыл врага.
Я и не думал, что очень скоро наши пути сойдутся, что мы будем воевать рядом с ним, станем близки, как братья...
А вот теперь я оказался в Москве.
Нежданно-негаданно.
[15]
