сказал:
— Все, товарищ капитан.
— Что — «все»?
— Наша оборона позади. Мы в ничейной зоне.
Различить что-либо в зыбкой темноте летней ночи, в глухом лесу — невозможно. Где-то справа и слева стреляли, да и то лениво. Каким-то чудом мы миновали линию собственной обороны, не натолкнувшись ни на одну огневую точку, ни на один пост боевого охранения. Это беспокоило, но, в конце концов, дивизионным разведчикам следовало верить. Они обязаны были знать, куда выводят!
— Нам идти, товарищ капитан? — прошептал старший.
— Идите...
Проводники исчезли.
Отряд продвинулся вперед.
Ходить наши разведчики умели. Народ был опытный, обстрелянный. И мой заместитель Хализов, и командир второго взвода Иван Хрусталев, и ординарец Демченко, и молодой, совсем мальчишечка, разведчик Иван Савельев, и наши санитарки Валя, Лиза, Маша — все уже побыва-
[6]
ли во вражеском тылу. Причем санитарками девушки были, так сказать, «по совместительству». Они тоже принимали участие в операциях. Сегодня им предстояло после захвата немецкого блиндажа быстро забрать необходимые документы.
Мы шли около получаса, а сооруженного немцами лесного завала достичь не могли.
Чувство тревоги нарастало.
«Может, нас неправильно информировали, завал у немцев не сплошной, и теперь мы миновали его, углубляемся в расположение фашистских частей?» — думал я.
Передали, что обнаружен телефонный кабель. Я вздохнул посвободнее. Рано или поздно кабель выведет к землянке противника!
Взводы подтянулись. Мы двинулись вдоль кабеля, готовые к схватке.
Впереди возникли неясные очертания какого-то бугорка.
Залегли.
Неслышными тенями подползли к бугорку.
Так и есть — землянка!
И — смутный говор...
Вслушались, озадаченные. Речь была русской.
— Вот черт... — дохнул над ухом Хализов.
Я остановил его. Послушали еще. Сомнений не оставалось — разговаривали свои.
Мы поднялись. Тут же нас окликнул часовой. Назвали пароль. Получили отзыв.
В землянке приотворилась дверь, сквозь тьму проступил желтоватый прямоугольничек тусклого света.
— Харитонов, что там у тебя?!
Оказалось, мы вышли на командный пункт одной из наших стрелковых рот.
Объяснив командиру роты, в чем дело, я попросил связать меня с командиром дивизии.
Голос командира дивизии по телефону звучал глуховато, но был достаточно выразительным.
Он не пожалел крепких слов в адрес своих разведчиков.
— Чем могу помочь, капитан?
Я попросил дать указание артиллерии — в случае чего прикрыть нас огнем.
— Все сделаю! — пообещал комдив.
[7]
Командир роты сообщил, что до завала еще метров пятьсот, не меньше.
— Не поздновато, капитан? — спросил комроты. — Скоро начнет светать.
Мы вышли из землянки.
Тянуло холодом. Тьма словно бы редела. Можно было различить верхушки отдельных деревьев.
— Завал у них глубокий, — сказал командир роты. — Наворочали, гады! Деревья на полметра от корня подрубали, накрест валили. Может, и мин натыкали. Трудно будет, капитан. Рассветет — увидят...
— Мы пойдем, — сказал я.
На завал выходили тремя взводами. Слева — Хализов, в центре — старшина Хрусталев, справа — младший лейтенант Гапоненко.
Я шел с Хрусталевым.
Завал оказался нешуточным, в точности таким, как рассказывал командир роты. Идти по нему нельзя — ногу сломаешь. Надо ползти. Но ползти по оседающим стволам, по сучьям не больно-то ловко. Нет-нет, да и брякнет чей-нибудь автомат, стукнет по дереву зачехленная лопата, кто-то сорвется и нашумит.
Стало развидняться, и мы отчетливо увидели сторожевые вышки немцев.
Но с вышек тоже увидели нас.
На отряд обрушился огонь автоматов, минометов и артиллерии. Нас пытались прижать к завалу, отсечь от своих.
Пули с визгом сбривали высоко торчащие сучья поваленных деревьев, в воздух взлетали фонтаны земли, дыма и обломков дерева. Скоро визг пуль потонул в общем гуле. Вздрагивала земля. Вздрагивал завал.
Ведя ответный огонь, мы начали отход.
Били из автоматов по ближней вышке, по кустам, по густым деревьям, в кроне которых могли укрыться фашистские «кукушки», и отходили.
Ударила наша артиллерия. Комдив сдержал слово, а дивизионные артиллеристы оказались на высоте. Мы увидели столбы дыма и огня в расположении врага, заметили, как прямым попаданием снесло одну из немецких вышек.
На душе стало легче, но вдруг я почувствовал, что остро щиплет в носу, а на губах пузырится, словно закипает, сладковатая слюна.
Газы! Я судорожно рванул противогаз.
[8]
Но тут же сообразил — это не газы, это едкий дым от сплошных разрывов и стрельбы плотно повис над сырым утренним лесом.
Наши накрыли немецкие орудия: отсечный огонь противника ослабел.
Минут через пятнадцать отряд уже стоял возле землянки знакомого командира роты, ожидая, когда подтянутся фланговые взводы.
По телефону я доложил командиру дивизии о случившемся.
— Возвращайтесь, — кашлянув, сказал комдив. — Вам звонили из большого хозяйства.
Под большим хозяйством подразумевался штаб фронта.
Я выстроил людей и повел в тыл... Да. нехорошо получилось там, под Белёво. Наверное, поэтому и вызывал меня Чекмазов. И конечно, его вызов не радовал.
* * *
Полковник Чекмазов, невысокий, худощавый, загорелый, стоял за столом, сбитым из выструганных сосновых досок.
Выслушал доклад, протянул жесткую ладонь:
— Садись!
Мы знали друг друга не первый день; я был моложе, и в отношении Чекмазова ко мне всегда сквозило нечто похожее на отношение отца к сыну или учителя к ученику.
Я сел на табурет.
— Догадываешься, зачем вызвал? — спросил Чекмазов.
