— Толик! Охальник ты, ей богу! Ну, отдыхайте, отдыхайте, я зараз вам и одеялко принесу. — И старик двинулся к дому, но, будто споткнувшись, остановился и попросил:
— А то, может, баньку затеете, а, ребяты? Попаритесь, а с вами и я заодно. Для одного топить, это ж… А у тебя, Толик, хорошо получалось! И дрова как порох, и веники есть, хорошие веники…
— Деда, это ж долго! Для хорошего пара — часов пять надо, — засомневался вертолётчик. Но, увидев просительное лицо старика, и сам вспыхнул:
— А давайте! Попробую её за два часа раскочегарить… Эх, протоплю я вам баньку по-белому! Токо сразу предупреждаю: не мешайтесь! И самое главное — растопка, зараз щепочек наколем, газетка как, есть?
— Есть есть, Толик, всё есть! — обрадовался Василий Матвеевич.
И было интересно наблюдать, как вертолётчик выбирал поленья, как ловкими руками колол тонкие пахучие лучины, как выкладывал в топке дрова, и как быстро занялось в ней жаркое пламя. Толя отвёл ему роль смотрителя огня, для этого надо было сесть на маленькую скамеечку у печки и следить, не прогорело ли. «Подбрасывай, но ближе к дверке, и не набивай, а так, в разрядочку, в разряд очку…» — выдал он указания смотрящему, а сам, раздевшись до красных трусов, стал носить воду из колодца. За чугунной дверцей буйно и красно полыхало, и беглец всё боялся пропустить момент, когда нужно будет кинуть в пасть новую порцию пахучих берёзовых дров. За спиной туда-сюда с вёдрами сновал Толя и отпускал свои незамысловатые шуточки, но не успевал смотрящий открыть дверцу, как тот мигом оказывался у печки и сам подбрасывал дрова. Наконец, отставив вёдра, вертолётчик сел на порог и закурил, и уже не беспокоился о печке, там гудело ровно и жарко.
А тут от дома пришёл и Василий Матвеевич, принёс полотенца, печатку мыла, и ещё что-то зелёное и большое.
— Вот вам на подстилку, ежели полежать захотите. Может, чего ещё надо? — вглядывался старик в лица гостей. С подростковой чёлочкой ещё тёмных волос, в клетчатой рубашечке, застёгнутой на все пуговицы, и длинными рукавами, он был так трогателен. Как все старики, чисто прожившие жизнь. Эх, если бы только не предсмертная уже желтизна на лице…
— А веники как, не пора замачивать?
— Всё путём, деда, всё путём! Как токо будет шестьдесят градусов, так я их прямо там, в парилке и ошпарю…
Старик потоптался в предбаннике и, поняв, что процесс движется в правильном направлении, успокоился.
— Ну, раз я вам не нужон, пойду, прилягу, — и медленно побрёл назад к дому. Толя, глядя ему вслед, вздохнул.
— Эх, сдал дед и здорово сдал! Вот так живёшь, колотишься, гребёшь под себя, а на гада всё это надо, а? А какой мужик был бравый… Брось ты караулить ту печку, если и прогорит — не страшно. Там зараз такой жар, шо полыхнёт сразу и сырое полено. Давай на травку, позагораем! Последнее солнце, скоро похолодает, дожди зарядят… — растянулся на одеяле вертолётчик.
Тогда и беглец, бросив футболку на лавку, вышел из тени: да, скоро солнце будет недоступным, и снова на долгие годы. И греть будут только воспоминания о нескольких днях в августе, и будет он вспоминать эту быструю речку, эту ветлу, это почерневшую баньку, это горячее светило…
— А почему ты не рассказал Василию Матвеевичу правду о смерти сына, — зачем-то упрекнул он Толю.
— Рассказать про то, шо сын покончил жизнь самоубийством и как это сделал? Зачем отцу знать? Про это и дочки не знают. Сашко давно, я предполагаю, задумал, а я как раз в отъезде был! А уезжал, он весёлый такой был…
— Выла, наверное, какая-то причина?
— Какая причина? Не было никакой причины! Вот и дед стал бы думать…
— Ты ведь говорил, он воевал в Чечне… Знаешь, есть такое состояние — посттравматический синдром…
— Какой, ё, синдром! Не было у него никакого синдрома, спокойный был мужик. Ну, горел, ну, падал, так кто не горел, кто не падал… Не, Сашко слабаком точно не был!
— Дело не в слабости, а совсем в другом — в чувствительности, в недовольстве собой, в усталости от жизни…
— Ты шо ж, думаешь, я не понимаю? Но не должно так быть, не должно… Кто-то скупо и чётко отсчитал нам часы, — начал Толя и оборвал. Слова забыл? И пришлось напомнить:
— …Нашей жизни короткой, как бетон, полосы.
— От-от, такой, гад, короткой! А давай до речки! Тебе в воду пока нельзя, у тебя ножка больная, а я искупнусь, — подхватился Толя и скачками побежал к воде. На мостках он скинул кроссовки и красные носки и зашёл в воду — мелко! И, только добравшись до середины реки, лёг на спину и поплыл. Спортсмен!
А вернувшись, застал компаньона за стиркой.
— О! Добрался Мартын до мыла! Там же вода нагрелась, а ты тут холодной, — брызгал Толя водой. И, присмотревшись, присвистнул:
— Ты шо, и мои носочки стираешь? Ё! Это ж кому рассказать!
— Имей в виду, это стоило мне острых душевных переживаний, — не поднимая головы, внёс ясность в гигиенический вопрос подопечный.
— Не, ты как стираешь! Кто так делает, а? Дай сюда! — выдернул Толя из его рук намыленные тряпочки и, натянув на свои Длинные пальцы, стал изображать энергичное мытьё рук: во как надо! Его мокрое тело было всего в полуметре, и с такого расстояния были хорошо видны разнообразные шрамы. В городе Шилке он и не обратил внимания, не присматривался, а тут совсем близко настоящие зажившие раны. Откуда?
— Во! Теперь, прополощем — и готово! — повернулся к нему вертолётчик, и пришлось отвести взгляд. — Как там наша печка? Подкидывал? Зараз проверим, — кинулся он к бане и, вернувшись, бухнулся на зелёное одеяло.
— Всё нормальком. Я уже заслоночку прикрыл, ещё часок — и можно париться… А венички как пахнут! Слухай, шо ты всё ходишь, горизонт закрываешь? Не маячь, садись! Если беспокоишься за носки, то сохнут уже, сохнут, там же бак горячий!
Не успел беглец опуститься на подстилку, как почувствовал под собой что-то твёрдое. Отодвинувшись, увидел две большие чёрные пуговицы, пришитые с краю одеяла: а это для чего?
— От шо значит человек в армии не служил. Ото, где пуговицы, та сторона для ног, ферштейн?
— Понял! Понял, что это одеяло ещё бойца Красной армии.
— А ты что ж, по болезни мимо службы пролетел или на хитрой кафедре обучался?
— На хитрой, на хитрой… Ты лучше расскажи, что это у тебя за царапины? Бандитская пуля?
— Если на груди, то это — Кандагар или Кундуз, не помню, — небрежно передёрнул плечами вертолётчик.
— Ты что, в Афганистане служил?
— А шо тебя удивляет? Я ж военный!
— И долго воевал?
— Полтора года.
— Что, и стингеры видел?
— Ага, они до нас в гости ходили…
— А сколько звёзд упало на погон? — поднял беглец два пальца: лейтенант?
— Неа, — без улыбки помотал головой Толя. Пришлось выставить три пальца и на Толино «нет» прибавить ещё один: а так? Вместо ответа тот показал большой палец.
— Маршал, что ли?
— Ну, ясный перец, ты других званий и не знаешь. Не хочу тебя расстраивать, но майор я, всего- навсего майор. Это ничего, шо с тобой не командарм рядом сидит, а?
— Да нет, это ты меня извини. Мне-то никогда не стать майором… Я только лейтенант и, к сожалению, не военно-воздушных сил — химических войск.
