прикосновении. Но факт — она уверенно выдерживала немалый живой вес Тетельбоймов, даже не поскрипывая на особо крутых поворотах супружеской жизни. Как видно, безымянные арабские умельцы, склепавшие эту роскошь из подручных средств в кустарных мастерских Яффо, владели секретами, недоступными французским мебельщикам.
Подручными средствами явились доски багажных ящиков репатриантов, о чем свидетельствовала печать таможни города Чоп на внутренней стороне рамы. Сие приятное открытие Тетельбойм сделает года через три, пока же он возлежал на кровати из натурального бука, а не второсортной сосны, срубленной в районе Валдайской возвышенности. По всем правилам и законам доски эти должны были рассыпаться в прах ещё под рубанком умельцев, но опять же, в полном несоответствии с законами физики, продолжали нести на себе груз семьи зубного техника.
В отличие от законов физики, Тетельбойм демонстрировал завидную приверженность раз и навсегда усвоенным привычкам и лексикону.
— Мне кажется, он начал бриться, — ответствовал он, меланхолически наблюдая виртуальный мордобой в популярной телепередаче «Пополитика». — Как ты думаешь, эта левая сволочь-пидарас, или делается?
Ко всем своим прочим недостаткам или достоинствам — дело зависит только от позиции наблюдателя — Тетельбойм отличался крайне правыми взглядами. Усвоенный когда-то на уроках ГРОБ (гражданской обороны) принцип: ни пяди родной земли врагу — он нёс сквозь перипетии и пертурбации израильской действительности, как святую хоругвь. Не разделяющих его воззрения Тетельбойм зачислял в отряд «пидарасов», а особенно злостных, относил к подвиду «пидаров гнойных». Все прочее человечество проходило по разряду «козлов». Будучи абсолютно убежденным в собственной правоте, он давно перестал обращать внимание на аргументы и факты, относя первые к разряду пидарастической пропаганды, а вторые к пропагандированию пидарасизма. Короче говоря, это был интересный и остроумный собеседник.
— Да я не об этом, — Софа отставила ногу в сторону и принялась слегка помахивать ступнёй, давая возможность лаку поскорее засохнуть, — странный он какой-то, оценки вроде нормальные, жалоб из школы никаких, но странный, понимаешь, странный.
— Я понимаю, когда вынимаю, — пошутил Тетельбойм, выключая телевизор. — Переходный возраст, девочки и всё такое прочее. Если хочешь, давай вызовем деда.
— Фуя, — Софа поморщилась, — какие девочки, он ещё совсем ребёнок.
Осторожно выдвинув ступню за край кровати, она стала на колени и, перегнувшись через Тетельбойма, поставила флакон с лаком на тумбочку. Скрываемые днём, а теперь прикрытые лишь тонкой тканью сорочки, достоинства Софы закачались над волосатым торсом зубного техника. Спокойно перенести такого рода действия могла только стиральная машина.
— Понимаешь, это странно, очень странно, — загудел Тетельбойм, загребая в ладони всё, что удавалось загрести. Ухватившись покрепче, он потянул достоинства на себя. Жест этот трудно было назвать лаской, скорее он походил на движение, которым когда-то дергали цепочку сливного бачка.
— Жлоб! — резко распрямившись, Софа извлекла свою гордость. — Ни поговорить, ни помиловаться! Относишься ко мне, как к унитазу!
Не знаю, как другие сочинители, но для нас частная жизнь личности табу, тайна, окутанная мраком неприкосновенности. И не важно, что личность эта нами же созданный персонаж, между двумя обложками книги она обладает правами, которые мы сами так трепетно и тщетно взыскуем от социума.
Писатель в чем-то подобен Творцу, разница лишь в том, что для Него строительным материалом служат кровь и плоть, а для нас бумага и собственная фантазия. Так же, как Творец печётся о чести и достоинстве человека, писатель обязан заботиться о своих персонажах. Они ведь беззащитны перед ударами его пера, как мы, люди, бессильны пред волей рока. И если судьба, вкупе с неблагодарным человечеством, не жалует нас сообразно достоинствам и усилиям, почему бы не вознаградить себя хотя бы счастием персонажей на страницах нами же написанных книг?
Если и существуют на свете идеальные решения, то мнение, походя высказанное Тетельбоймом, принадлежало к одному из них. Единственный, кто мог положительно повлиять на воспитание нашего героя, так это многократно упомянутый бней-браковский дедушка. И он бы и повлиял, если б дали. Сразу после покупки пентхауза гордый Тетельбойм пригласил отца восхититься и зауважать. Побродив минут с десять по комнатам, коридорчикам и закоулкам, полюбовавшись ландшафтом с крыши и выслушав пространное сообщение невестки о перспективах на ближайшее будущее, дед перешел к главной теме.
— Вид отсюда нормальный, — произнес он, осторожно выкушав стакан холодной воды из одноразового стаканчика. — А вот какие у вас виды на воспитание ребёнка?
За столь вопиющее пренебрежение к планам на смену мебели и поездку в Европу он был наказан немедленно и беспощадно. Родители Гены, взрослые, хорошо зарабатывающие и очень самостоятельные люди, к себе и к своим словам привыкли относиться с уважением.
Пренебрежение — наиболее оскорбительное из всех видов оскорблений, и его израильтяне не спускают никому, включая собственных родителей.
— Израильтяне да, — спросит внимательный читатель, — но при чем здесь фальшивый зубной техник из Делятина?
Браво, хороший вопрос. Люблю хорошие вопросы и внимательных читателей. Надо заметить, что по мере углубления в текст вопросов у вас станет возникать всё больше, а вот обнаруженных подсказок всё меньше. Поэтому, не тратя времени на разъяснения, рекомендую читателю перелистнуть несколько страниц назад и попытаться самостоятельно ответить на заданный хороший вопрос. Это совсем не так трудно, как может показаться. Тут стоит только начать, а потом, когда пойдёт, ответы покатятся такой лавиной, что вопросов станет не хватать, не говоря об ушах, способных выслушивать ваши ответы.
Особенно задел Софу одноразовый стаканчик.
— Что же это вы,
Есть в её доме не стал бы даже самый отъявленный реформист, поскольку полки американского трёхдверного холодильника были уставлены продукцией весьма преуспевающего, хоть и многими презираемого киббуца. Вы подозреваете самое страшное, вы затаили дыхание в ожидание этого, ужасного для еврейского слуха слова? Ну что ж, давайте произнесём его во весь голос, не стесняясь. Да, Софа любила
Ну, как, никто не умер? Быстро ощупайте себя, ничего не отвалилось, все наружные и внутренние органы на месте? Подозреваю, что да. Жизнь и смерть слишком непросто случающиеся вещи, чтоб какое-то плохо отмытое животное могло составить им конкуренцию. Впрочем, как и во всех случаях, всегда найдутся люди, считающие иначе, но вряд ли они входят в число любителей художественной литературы.
Итак, Софа любила свинину. И не только она, но и её муж.
— Кошерного много не съешь, — говаривал субботними вечерами Тетельбойм, наворачивая здоровенный кус буженины с хрустящим солёным огурчиком. — Невкусно, ей Б-гу, невкусно!
При чём тут Б-г, он вряд ли бы сумел объяснить. Да и пытаться бы не стал; слишком многие вещи в жизни Тетельбойм совершал и говорил по привычке, по навсегда приобретенной инерции. Его духовное пространство существовало вне трёх законов Ньютона — один раз созданное движение продолжалось в нём до бесконечности. Впрочем, отдадим должное фальшивому зубному технику, в данном конкретном случае, Б-г тут действительно был не при чём.
Всё, что относилось к области общения с вышними силами, в семье Тетельбоймов принадлежало деду Исроэлу. Это тягостное бремя он тащил с охотой и даже с удовольствием, в то время как остальные члены семьи нехотя платили дань в размере пасхального седера и Йом-Кипуровской голодовки. Застолбленную дедом религиозную территорию Тетельбоймы предпочитали обходить пятой верстой. Вторжение, намеренное или неумышленное, каралось пространными упрёками, нравоучениями и призывами к немедленному возврату на пути веры отцов. А кому такое может понравиться?
Бросив взгляд на перекосившуюся физиономию мужа, Софа поняла, что поваленные столбы с колючей проволокой остались за ее спиной. Вскочив с кресла и бормоча — «ой, кажется, что-то горит» — она попыталась дать задний ход, но было поздно. Распустив лассо и привстав на стременах, дед помчался
