недоумения.
— Если бы тебе по дороге попалась церковь, ты стал бы православным! — повторяла Софья — жена Праведника — вспоминая ту осень. При слове «ту» она многозначительно поднимала брови, одновременно поджимая губы, и слегка втягивала щеки, отчего ее длинное лицо заострялось, а кожа подбородка отвисала еще больше.
— Хорошо, что буддистский ашрам находится на окраине Питера, — не унималась Софья. — А то бы мы ходили не в черном, а в оранжевом, не ели бы мяса, и молились бы не на Ребе, а на корову.
— Буддийский, — устало поправлял Праведник. — А молятся благодаря Ребе, а не на него.
— И все ты у меня знаешь, — раздражение в голосе Софьи начинало подбираться к пределу нормального.
— Не все, — по-прежнему устало ответствовал Праведник. — Только заглавия.
После молитвы он подошел к служителю.
— Вы не подскажете, где можно всему этому обучиться?
— Чему этому? — поднял брови служитель.
— Вот, — Праведник обвел рукой зал синагоги. — Этому всему.
— А, этому… — в голосе служителя напрочь отсутствовали следы энтузиазма. Похоже, он вовсе не был заинтересован в новых прихожанах.
— А маму твою как зовут? — вдруг спросил он.
— Дина Борисовна.
— А бабушку? Мамину маму?
— Соня Израилевна.
— Понятно, — неожиданно смягчившись, произнес служитель. — Посиди пока, я схожу, узнаю.
Вернулся он скоро, ведя за собой молодого мужчину в черной фетровой шляпе с лихо заломленным передним краем.
— Вот, — сказал служитель. — Это американец, раввин. Набирает группу. То, что тебе нужно.
Домой Праведник вернулся поздним вечером. Жена, открыв дверь, окинула его недобрым взглядом.
— Я уже хотела в милицию заявлять, — вид у нее был слегка заплаканный, но агрессивный. — Приятели твои весь город на ноги подняли. Уже не знаем, что думать: в бетон тебя закатали или выкуп потребуют. А он шляется, как ни в чем не бывало! — она яростно хлопнула себя по бедрам. — Ты почему целый день не звонил?
— Так ведь нельзя звонить в шабес, — искренне удивился Праведник.
Софья замахнулась кулаком на мужа, но вместо удара кулак описал плавную дугу, разжался, две женские руки опустились на плечи Праведника, а дергающаяся от рыданий головка прильнула к его груди.
— Ну, успокойся, Софочка, — он неловко гладил ее по спине. — Успокойся, милая.
В офисе Праведник больше не появлялся, зато в синагогу ходил как на работу. Привычная кривизна мышления прогнулась в другую сторону и стрелка прогиба увеличивалась с каждым днем, как живот беременной женщины.
Через неделю атмосфера спрятанности и тайны, наполнявшая квартиру, изрядно надоела Софье. Разговоры о грядущем суде и намеки на предшествующие прегрешения вязли в ушах, но больше всего обижала внезапная холодность мужа. Ласковый и мягкий Праведник начал дичиться. Внезапные поцелуи и нежные прикосновения исчезли без следа. Да что поцелуи, он старательно избегал любых прикосновений, и Софьин ум начал формировать и отшлифовывать единственно правдоподобную причину внезапного охлаждения.
Не решаясь, пока еще, заговорить прямо, Софья прибегла к извечной женской хитрости, древней, как дым над домашним очагом.
— Деньги кончаются, — сказала она, демонстрируя для пущей убедительности несколько мелких купюр. Крупные она предусмотрительно запрятала в шкафу между наволочками, остро благоухавшими лавандовой страшилкой для моли. — Заканчивай отпуск и возвращайся на работу.
Праведник сначала удивился, но быстро понял свою ошибку. Вспыхнувший свет, переместив тени, выявил иной рельеф действительности лишь для него одного. Окружающие продолжали пребывать в оставленной им реальности и жить по старым законам, совершенно неподходящими Праведнику.
Словами противоречие не разрешалось, слова могли только разозлить Софью. Он достаточно долго прожил с ней бок о бок и поэтому, мгновенно представив реакцию на любой ответ, воспользовался мужской уловкой, замшелой, точно бока валуна сомнений у порога вечности.
— Давай поговорим об этом вечером, — предложил он, поспешно натягивая куртку. — Сейчас я очень спешу!
— Спеши, спеши, — предупредила Софья, вздымая вверх злосчастные купюры, — но на ужин не рассчитывай!
Уличный воздух, по-особенному пряный и острый после привычной затхлости домашних кухонных запахов, вскружил голову Праведнику. Будущее почудилось прямым, незамысловатым и четким.
«Указатели нашей дороги не обманывают», — припомнил он слова раввина и ускорил шаг.
Предчувствие не подвело. Раввин выслушал вопрос и тут же ответил:
— Нет ничего проще. Спросим Ребе, и делу конец. Как Ребе решит, так мы и поступим.
Он говорил «мы» и чувство общности захлестнуло Праведника. Ему впервые захотелось быть с кем-то вместе. Не по унылой жестокости жизненных коллизий, а по собственному, вольному выбору.
Ребе жил на другом конце света, но пространство мира, сократившегося до размеров клавиатуры компьютера, перестало быть помехой в общении. Раввин отстучал емелю секретарю Ребе, получил подтверждение, что послание принято и вернулся к занятиям.
— Ответ будет дня через два, — объяснил он Праведнику, раскрывая книгу. — Ведь Ребе ежедневно получает десятки записок со всех концов света.
Он не стал объяснять, откуда Ребе известно, как отвечать на эти записки. Праведник перевел взгляд на портрет, висевший в простенке, и успокоился. От лица пожилого еврея в черной шляпе исходила непонятная сила. Праведник попробовал подыскать иное определение для своих ощущений. Слово сила не совсем годилось; в нем слишком явно просматривались насилие и усилие, а человек на фотографии смотрел мягко и без натуги. Он ни к чему не взывал, никуда не вел и ничего не требовал. Ему было хорошо, и тому, кто совпадал с этим чувством, тоже становилось…
Нет, «хорошо» тоже не годилось. Праведник примерил несколько определений, нашел наиболее подходящее, но, испугавшись, отвел глаза и попробовал оттолкнуть его к краю сознания. От «благодати» несло свечами и ладаном, сонм окружающих спутников-ассоциаций не вязался с фотографией старого еврея в простенке. Но сколько Праведник ни думал, как ни шарил по закоулкам памяти, ничего более подходящего на ум не приходило.
В конце концов, он решительно отставил в сторону беспомощное барахтанье с определениями и, повинуясь призывному взгляду раввина, открыл книгу, заложенную вырванным из дневника листком. На листке горестными эпитафиями по прошлой жизни синели даты несостоявшихся деловых встреч.
Праведник боялся вечернего разговора с женой и потому всячески оттягивал конец занятий. Сначала он долго приставал к раввину, выясняя мельчайшие подробности изучаемой темы. Потом четыре раза перечитал пройденный материал. Долго молился, уставив взгляд в стену, потом снова перечитывал, пересматривал уроки за неделю.
Вечерело. Узкий молочный клин между шторами потемнел, затем пожелтел, мутно преломляя свет уличных фонарей. Молящиеся разошлись, раввин работал в кабинете, отделенный от сумрака зала золотой полоской света, выбивающейся из-за неплотно прикрытой двери.
Праведник сидел в темноте, наслаждаясь тишиной и покоем. Мысли ни о чем маятниковыми дугами ниспадали в небытие, напоминая пожухлые листья дуба, опадающие в безветренный осенний день.
Вдруг дверь в кабинет распахнулась, и раввин возник на пороге, сжимая в руке листок бумаги.
— Ты здесь? — спросил он в темноту, точно зная, что Праведник не ушел.
— Да.
— Пришел факс от Ребе.
