каждую комнату украшало восемнадцать портретов, ведь число восемнадцать символизирует жизнь, а Ребе, как известно, не умер. Но тащить в чужой дом такое количество Праведник не решился, и ограничился только шестью фотографиями.
Лилю, жену Зеева, маленькую смуглую женщину со вздернутым носиком и быстрым, оценивающе- острым взглядом блестящих глазок, он абсолютно не узнал. Она ему сразу не понравилась, но Праведник очень старался ничем не выказать возникшую антипатию.
Стол накрыли на балконе. Туман уже схлынул, сумерки заполнили ущелье перед домом и там, в лиловой глубине, заливисто перебрехивались невидимые собаки. Разговор пошел, Лиля не вмешивалась, а только подносила блюда и меняла тарелки. После третьей рюмки Праведник пожалел о непонятно откуда взявшейся антипатии и, словно пытаясь искупить вину, ввернул несколько комплиментов, похвалив, возможно высокопарно и неуклюже, Лилину готовку. Она сухо поблагодарила, поджимая губы, и Праведник подумал, что все-таки ему не нравится нервный перебег ее маленьких глазок.
Разговор только начал набирать силу, когда Праведник вспомнил о письме. Зеев, разумеется, хотел еще сидеть и сидеть, пришлось объяснить ему и Лиле о посланиях Ребе. Простым объяснением отделаться не удалось, изумленные хозяева засыпали гостя вопросами, и он оказался за письменным столом довольно поздно. Факс, по счастью, стоял в его комнате, поэтому можно было не торопиться.
Праведник надел субботний костюм, подпоясался гартлом, омыл руки и замер над чистым листом бумаги. К составлению письма он относился, как к молитве и вел себя сосредоточенно и сурово. Три выпитые за ужином рюмки мешали, потребовалось небольшое усилие воли, чтобы отодвинуть в сторону дурные мысли, навеянные алкоголем. А дальше рука заскользила сама собой, неровные строчки сомнений, любви и грусти поползли поперек листа.
На следующий день «обормоты» много гуляли, раз десять обошли по периметру поселение, спустились в ущелье, подремали, прислонившись спинами к шершавой поверхности нагретых солнцем валунов. Говорили беспорядочно, разговор то и дело перескакивал с одной темы на другую. Утраченная с годами близость вновь теплой ниточкой повисла между сердцами.
Домой вернулись перед началом субботы, Лиля, вся в домашних хлопотах, холодно кивнула, и Праведник невольно сжался. Нет, не совпадала его душа с этой женщиной, никак не совпадала.
Суббота закружила, понесла вдоль привычных, отполированных до металлического блеска линий распорядка. Вечерняя молитва, ужин с вином, крепкий сон, ранний подъем в синагогу, два часа сладкой, завораживающей молитвы и снова застолье.
— К обеду, — предупредил Зеев, — приглашены гости, хозяева соседнего дома.
С гостями у нас туго, — добавил он, указывая подбородком в сторону арабской деревни, распластавшейся на другой стороне ущелья. — Боятся люди, думают, террористы стреляют из-за каждого пригорка. А на самом деле — тишина и спокойствие. Помнишь, как вчера по ущелью гуляли?
— Помню, — кивнул Праведник, и в ту же секунду лицо Софьи предстало перед его мысленным взором. Вот и она испугалась, а ведь как хорошо тут, как привольно и безмятежно.
— Вот так и ходим в гости: мы к соседям, а они к нам, — закончил Зеев. — Будь у нас дети, обошлись бы без гостей. А вдвоем пустовато получается.
Перед обедом разошлись по комнатам, прийти в себя после молитвы. Праведник все пытался представить, как оно, жить без детей. И зачем Зееву с Лилей такой огромный дом? Наверное, когда планировали строительство, думали, что родятся, а вот, не получилось. Ох-ох, тяжело.
Ему до слез стало жаль Лилю, ее холодность и колючий взгляд перестали раздражать. Еще бы, день за днем в пустом доме, как не замерзнуть!
Ему захотелось сделать для нее что-нибудь приятное, подарить какую-нибудь вещь или сказать несколько приятных слов. Но дарить в субботу нельзя, а с комплиментами он вчера изрядно опозорился. Поразмышляв минуту другую, Праведник выбрал самый лучший портрет Ребе, на цыпочках прошел в пустую гостиную и поставил картинку возле подсвечников с отгоревшими субботними свечами.
«Пусть Ребе посмотрит на Лилю, а она поглядит на Ребе, — подумал он, счастливо улыбаясь. — Взгляд праведника многое может изменить в этом мире».
Но вышло по-другому. Гости — семья с тремя детьми — заполнили собой все пространство. Пока усаживались вокруг стола, благословляли вино и хлеб, передавали друг другу закуски — на портрет никто не обратил внимания. Прошло минут двадцать, и гость, плотный мужчина лет с красным лицом и начинающей седеть, коротко подстриженной бородой, бесцеремонно указал пальцем на Ребе:
— О, я вижу у вас перемены?
— Какие перемены? — вскинулась Лиля. Заметив портрет, она покрылась пунцовыми пятнами стыда.
— Это наш Праведник, — добродушно улыбнулся Зеев. — Он, знаете ли, большой хасид умершего Ребе. Каждую неделю пишет ему письма.
— Ребе не умер, — хрипло произнес Праведник.
— Что значит, не умер? — удивился отец семейства. — Были похороны, есть могила, известна дата смерти. Кто же тогда умер?
— Всевышний испытывает нас, — стал объяснять Праведник. — Помните историю с мнимой смертью Моисея?
О дальнейшем разговоре лучше не вспоминать. Ну что взять с непонимающих людей! Особенно обижало, как Лиля посреди спора поднялась и резким движением повернула Ребе лицом к стене.
Уснуть после обеда взволнованный Праведник не сумел. Он долго стоял у раскрытого окна в своей комнате, рассматривая пухлые облака, медленно проплывающие над холмами Самарии.
— Зачем ты его пригласил? — раздался голос Лили. Праведник отпрянул от проема, но быстро сообразил, что говорят в спальне второго этажа, откуда его не могут видеть, и снова придвинулся.
— Идолопоклонник какой-то, — продолжала Лиля. — Целый иконостас с собой притащил. Он, поди, молится на эти фотографии.
— Ну, Лилечка, не нужно преувеличивать, — Зеев старался быть рассудительным, но Лиля не унималась.
— А письма эти? Тоже мне, капитан Колесников! И глаза, глаза блестят ненормальным блеском. Его бешеная собака не покусала?
— Лиля, Лиля, что ты такое говоришь!?
— Видеть его больше не хочу, вот что такое!
Праведник не выходил из своей комнаты до самого конца субботы. Сразу после выхода звезд он спустился вниз с уложенной дорожной сумкой. Его не стали расспрашивать, не стали уговаривать выпить чаю на дорогу. Еще раз приехать на субботу тоже предложено не было. Зеев пошел проводить гостя.
Говорили о ничего не значащих мелочах, старательно обходя случившееся за обедом. И лишь когда Праведник занес ногу на ступеньку подкатившего автобуса, Зеев виновато произнес:
— Ну не понравился ты ей. Бывает такое, не совпадают люди, — и сокрушенно развел руками.
— Бывает, конечно, бывает, — согласился Праведник.
Автобус тащился немилосердно долго, без конца застревая в пробках. В Иерусалиме он упустил рейс, убежавший перед самым носом, а следующего пришлось дожидаться больше часа. На свою остановку — конечную станцию маршрута — Праведник попал около двенадцати ночи.
Огромное асфальтовое поле станции, уставленное тушами спящих автобусов, дышало теплом. На стену перед выходом, прямо под желтым пятном фонаря, кто-то наклеил портрет Ребе. Праведник заглянул в глаза Ребе и замер. Ребе улыбался, совершено явно и открыто улыбался, глядя прямо на Праведника. Он оглянулся, желая поделиться открытием, показать еще кому-нибудь живую улыбку Ребе. Но вокруг никого не было — немногие пассажиры автобуса быстро разошлись.
— Ребе, — прошептал Праведник, — Ребе царь-мессия! Да, — возвысил он голос, — да здравствует Ребе! Ребе — царь-избавитель, царь-учитель, царь-мессия!
Луна молча глядела на Праведника, нежная тишина ночи приняла его возглас и бережно укрыла его в своих ладонях.
— Да здравствует Ребе! — крикнул во всю мочь Праведник. — Ребе — царь-избавитель, царь-учитель, царь-мессия!
— Чего разорался?! — прозвучало из темноты. На свет вышел охранник в форменной рубашке с
