В.В. Шигин
ПОСЛЕДНИЕ ГЕРОИ ИМПЕРИИ
ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ…
Пятнадцатое мая 1905 года — одна из самых горьких и трагических дат в истории российского флота: в тот день у скал Цусимы была разгромлена японцами Вторая Тихоокеанская эскадра, олицетворение военно-морской мощи России. Там, в кровавой круговерти сражения, как никогда, проверялись мужество и долг, отвага и честь. Среди тех, кто обессмертил свое имя, был и капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Миклуха — командир броненосца «Адмирал Ушаков». Цусимский бой стал для него, как и для многих тысяч других русских моряков, последним Командир «Адмирала Ушакова» предпочел смерть позору плена. На флагах его гибнущего корабля до самой последней минуты развевался флажный сигнал «Погибаю, но не сдаюсь…»
ОБЩЕСТВО КИТОЛОВОВ
Дождливым осенним днем 1868 года вдова отставного инженер-капитана Екатерина Семеновна Миклуха везла одного из своих сыновей в Морской корпус Владимир (так звали мальчика) с малолетства мечтал стать моряком, и, не устояв перед натиском сына, мать разрешила сдавать ему экзамены в Морской корпус. Так как влиятельных друзей или выгодных знакомств в Санкт-Петербурге не было, рассчитывать Владимиру нужно было только на себя. Тогда же в сентябре, успешно сдав вступительные экзамены, он был зачислен воспитанником в Морской корпус
Живой и подвижный мальчик быстро освоился в непривычной мл него среде и уже через месяц- другой стал заводилой во многих шалостях. Рыжие вихры его мелькали то тут, то там. По принятому в кадетской среде обычаю каждый имел прозвище. Владимира прозвали Казаком за буйный нрав и родословную, берущую свои корни в стане запорожских рыцарей. Шалости и проказы, однако, не мешали ему хорошо учиться и держать первенство по многим предметам.
Через год в Санкт-Петербург приехал старший брат Владимира. Еще в начале 60-х годов он был исключен из Санкт-Петербургского университета за участие в студенческих волнениях, без права поступления в высшие учебные заведения империи. Пришлось уезжать в Германию, где в 1868 году Николай с блеском окончил Иенский университет. За плечами его были путешествия на Канарские острова, в Марокко и на берег Красного моря, отчеты и наблюдения о которых принесли ему широкую известность в Европе. В память об одном из племен, с которым он познакомился в путешествиях, Николай взял псевдоним «Маклай», которым и подписывал свои научные статьи. Псевдоним так ему понравился, что несколько позднее он просто присоединил к своей фамилии, став, таким образом, Миклухой-Маклаем
Затем Николай Николаевич вернулся в Россию, чтобы договориться с Морским министерством о новой экспедиции, на этот раз к берегам Новой Гвинеи. Русские военные корабли совершали в это время многочисленные океанские плавания, и Николай Николаевич надеялся, что морской министр не откажет ему в просьбе добраться до гвинейских берегов на борту одного из русских кораблей. К всеобщему удивлению, просьба была удовлетворена в самое короткое время. Дело в том, что управляющим Морским министерством России был в то время адмирал Краббе. За плечами боевого адмирала были многолетние географические исследования на реках Средней Азии, поэтому путешественник понял путешественника с полуслова. Николаю Николаевичу было предложено отправиться к Новой Гвинее на корвете «Витязь», уходившем в скором времени на усиление Тихоокеанской эскадры.
Надо ли говорить, как мечтал отправиться вместе со старшим братом Владимир! Но отпустить из корпуса его никто не мог, да и старший брат был против.
— Чтобы стать настоящим путешественником, надобно много знать, — наставлял он Владимира. — Вот выучишься, тогда и отправимся в экспедицию вдвоем, а пока учись!
И кадет, выполняя наказ брата, учился только на «отлично». А наступал вечер, он и его друзья собирались в дальней, курительной, комнате. Рассевшись на подоконниках, вели они разговоры, далекие от обычных кадетских тем. Горячо обсуждали работы Герцена и Добролюбова, до хрипоты спорили о Белинском и Чернышевском. Огромной популярностью пользовалась и запрещенная книга Лассаля «Положение рабочего классам.
Постепенно из числа самых яростных спорщиков образовалась небольшая группа, члены которой гордо именовали себя революционерами. В число «революционеров» входили кадеты: Коля Суханов, Коля Юнг, Серебрянников, Добротворский и другие. Вольнодумцы мечтали о республиканском строе, всеобщем братстве и равенстве. Взглядов своих особенно не скрывали, доносительство было у кадетов не в чести.
Выстраивая хронологию последующих событий, необходимо особо подчеркнуть, что большинство кадет — «революционеров» в будущем — ожидала блестящая карьера, их имена не раз заносилось в списки лучших воспитанников, а в истории Отечества эти лее имена неразрывно связаны с героикой Русско- японской войны. Думается, что это было не случайно, так как в кружок вольнодумцев входили наиболее развитые, думающие и радеющие за Отечество мальчишки.
Поступление в училище Миклухи и его друзей совпало с приходом туда нового начальника капитана 1-го ранга Епанчина. Пунктуальный и строгий Епанчин сразу же завел специальный «кондуитский журнал», в который ротные командиры обязаны были записывать любые, даже малейшие подозрения в отношении какого-либо кадета или гардемарина. Делалось это как бы с благой целью: уберечь будущих офицеров от зловредных либеральных влияний. По сути же начался самый настоящий сыск. Впрочем, Епанчин как в воду глядел.
Первым в «кондуитский журнал» угодил кадет Серебрянников. Случилось это осенью 1871 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой — все обходилось. Серебрянников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, — инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебрянников вышел навстречу.
— Ах ты, нигилист чистой воды! — покачал головой инспектор, отбирая у Петра журнал «Отечественные записки».
Перед Епанчиным сразу встал вопрос, где юноша пристрастился к этой литературе? Ответ, думается, дает известный в ту пору писатель П.Д. Боборыкин, учившийся несколько раньше в Нижегородской гимназии: «… я видел большой интерес к чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах «Отечественные записки» и «Современник» у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журнал». Видимо, так обстояло дело тогда не только в Нижегородской гимназии.
Теперь Еианчин уже предметно занимался поиском вольнодумцев. Вскоре по ряду косвенных опросов и личных наблюдений ему стало ясно, что в училище тайно существует некий политический кружок. Так что, отдавая приказ «доглядать» за воспитанниками, начальник училища мог поздравить себя: в так называемом «тайном обществе» состояло более двадцати кадетов и гардемаринов. Теперь перед Епанчиным стояла нелегкая дилемма: докладывать ли о своем открытии наверх, или постараться
