площадке перед бассейном ставят стол с раскладными стульями и по вечерам сидят там допоздна все вместе, пьют, едят, громко разговаривают, ещё громче смеются, иногда и поют; а то вдруг сорвутся с мест и, толкаясь и дурачась, попрыгают в бассейн, вода сразу закипит, и брызги полетят во все стороны; мужчины начнут плавать наперегонки и на счёт – кто больше раз туда и обратно; потом мокрые, возбуждённые снова усаживаются вокруг стола, Аннушка тащит им самовар, а после чая кто?то уходит спать, а кто?то (чаще всего сама хозяйка и кто?нибудь из женщин) ещё сидят, любуются ночным небом, вполголоса переговариваются и вдыхают густые ароматы из сада.
Аннушке нравится наблюдать со стороны эту шумную, весёлую жизнь, ничем не похожую на ту, какой живут в её родных Черновцах, где остались у неё мать и дочь–студентка. Половина заработка уходит туда, в основном, на дочкину учёбу. Остальное они с Костей откладывают, в надежде когда?нибудь купить себе двухкомнатную квартиру. Где? Это большой вопрос. Сначала, когда ехали сюда, думали, подзаработать и вернуться в Черновцы (хотя работы там – совсем никакой), но вот уже пять лет они здесь, и уезжать что?то не хочется. Раз в году хозяева отпускают их на Украину, проведать родню и каждый раз спрашивают:
— Но вы ведь вернётесь?
— А куда ж мы от вас денемся? – вздыхает Аннушка. – Если б можно было здесь квартиру купить, мы бы и навсегда остались, всю жизнь бы возле вас…
Но это так, одни разговоры. У Аннушки с Костей нет российского гражданства, нет прописки, только временная регистрация, которую надо продлевать каждые три месяца. Бывает, прозевают срок, пойдут на вокзал, передать с Львовским поездом гостинцев домой, а их милиция – цап! Приходится звонить хозяину, чтобы выручал. Тут, в С., таких, как они, полно, целые бригады строительные. Костя тоже сначала с заезжей бригадой строил этот дом, потом остался при нём, охранять и за садом смотреть, а потом и Аннушка приехала – стирать, убирать. Костя – мастер на все руки: и по металлу, и по дереву, и стену класть, и штукатурить, и красить, и всё, что в доме прибивалось и развешивалось, — это все его руками. Чуть что не так – потекло с крыши или дверь заскрипела, или трещинка по стене пошла – зовут сразу Костю. Мало того, он ещё и у соседей то справа, то слева, то внизу, то вверху (дом стоит на склоне, ведущем к морю), успевает подрабатывать, там забор кирпичный сложил, там двор плиткой выложил, там ещё чего. Хозяева смотрят на это дело сквозь пальцы, разрешают подрабатывать на стороне.
Костя, в отличие от Аннушки молчун и нелюдим, в дом без приглашения никогда не зайдёт, а если и позовут, стесняется, бежит прежде переодеться в чистую рубаху и руки вымыть. К хозяину Костя с большим уважением.
— Кто он и кто я! – так он говорит.
Хозяин к нему тоже с уважением и время от времени даже советуется по разным домашним делам. Говорит, например:
— Костя, пока нас не будет, покумекай тут, как бы нам внизу, под галереей небольшой спортзал устроить.
И Костя, гордый доверием, кумекает. Он и нарисовать, и начертить может. В нём, видимо, вообще инженер пропал, а заодно и художник. К живописи у Кости отношение трепетное, прежде, чем повесить в доме очередную картину, он её долго, с детским восхищением рассматривает, любуется, и видно, что понять хочет, как это сделано. Однажды только не смог понять, как ни смотрел. Спустя месяц или два с тех пор, как водрузил он её на стену кабинета, Аннушка спросила, посмеиваясь, у хозяйки:
— Мирослава Васильевна! Как вы говорили художника того фамилия, что в кабинете повесили?
— Шемякин.
— А как она называется, я забыла.
— «Ботаник».
— А!.. А вы мне можете объяснить, шо на той картине нарисовано, а то Костя уже голову себе сломал…
— Но ему нравится или нет?
— Та нравится.
— Краски, цвет — как?
— Та красиво.
— Ну и не надо ничего объяснять, это не объяснишь. Я и сама не знаю в точности, что художник имел в виду. Это только он один и знает.
— А может, и он не знает, — заключила Аннушка.
По вечерам, сидя на низкой скамеечке в саду, Костя вырезает из пенопласта разные фигурки, раскрашивает их и куда?нибудь приспосабливает. Однажды приезжают хозяева, а в саду, в маленьком прудике, где рыбки, плавает пенопластовый лебедь с красным клювом – довольно искусно сделанный. Вообще?то хозяева ничего кустарного, самодельного в доме не признают и не терпят. А тут даже похвалили: ну, Костя, ну, умелец! Правда, высказано было не ему, а Аннушке, поскольку сам он застеснялся и ушёл в домик. Но уже в следующий приезд на крыше этого домика, где обретаются Аннушка с Костей, красовался пенопластовый аист в гнезде, собранном из мелких веточек.
— Ну, вот, — сказал хозяин. – Аист есть. Осталось дождаться внуков.
И правда, вскоре сын их женился, и через короткий срок стали ждать прибавление.
На этот раз хозяйка Аннушке совсем не понравилась: не шутит, ни о чём не спрашивает и в сад не вышла, как поднялась в свою спальню, так и не выходит вот уже часа три. Аннушка не выдерживает и сама, на цыпочках идёт наверх. Причину она уже придумала, спросит: так сауну греть вам или не надо? Дверь в спальню открыта, но хозяйки там нет. Аннушка заглядывает во вторую спальню, так называемую «бабушкину», именно здесь спит мать хозяина, Зоя Ивановна, когда приезжает погостить, правда, в другое время здесь кто только из гостей не ночует. В «бабушкиной» хозяйки тоже нет, да и что ей там делать, Аннушка очень бы удивилась, если бы нашла её там. Значит, в кабинете.
Это самая большая комната на этаже, три стены её заставлены с пола до потолка стеллажами с книгами, а четвёртая представляет собой нишу с аркой и полукруглым окном в глубине. В нише стоит зелёный кожаный диван, за которым, на широком подоконнике выстроились в ряд причудливого вида маленькие кактусы. Еиз кабинета есть ещё выход на небольшой балкончик, с которого далеко и хорошо видно море. Когда?то, когда дом только строился, хозяйка говорила, что будет в хорошую погоду выходить на этот балкончик, сидеть там за маленьким столиком и работать. Но она не работает не только за маленьким столиком на балкончике, но и за большим письменным столом, что стоит посреди кабинета– библиотеки. Аннушка слышала, как она говорила кому?то из гостей, что здесь ей почему?то никак не пишется.
Аннушка прикладывает ухо к двери и, не услышав никаких звуков, тихонько зовёт:
— Мирослава Васильевна, вы тут?
— Аня, я занята, — быстро отвечает из?за двери хозяйка, но Аннушка уже просунула своё острое личико в дверь.
То, что она увидела, немало её удивило.
Хозяйка сидела на полу, на ковре, а вокруг неё сидели и лежали в разных позах её куклы.
Это были не простые куклы, в которые играют маленькие девочки, это были очень дорогие, коллекционные куклы. Обычно хозяйка никому не позволяла даже приближаться к ним, она говорила, что это вообще и не куклы, а произведения такого специального искусства. Убираясь в библиотеке, где и была на разных столиках и полочках размещена коллекция, Аннушка, никогда не брала их в руки, не переставляла и фактически не вытирала под ними пыль, так, вокруг. Тут были кукла–девочка в палевом кружевном, сидящая на белом деревянном креслице; кукла–босоножка в фетровом колпачке, с корзинкой и с перекинутыми через плечо фетровыми же башмачками на верёвочке; кукла–леди в воздушном голубом и в шляпке с вуалью, присевшая на круглый атласный пуфик; пышноволосая вышивальщица в шоколадно– шёлковом и с пяльцами, устроенная на гобеленовой подушке; модница в стиле шестидесятых в короткой юбке колоколом, стоящая на чуть кривоватых ножках; и на отдельном столике, в стороне от всех – высокая кукла–дама в зелёном бархатном, отороченном мехом, и с муфтой из серого песца… За стеклянными дверцами книжного шкафа стояли и сидели несколько особо сохраняемых маленьких куколок в сероватых, словно запылённых от времени одёжках.
И что же мадам делала теперь с этими куклами, с этим своим, как она сама говорила, сокровищем?
