типичным состоянием для женщины. Она уже выполнила своё предназначение – родила и вырастила ребёнка, создала порядок и уют в доме, помогла сделать карьеру мужу, а любовь, бывшая когда?то страстной, давно остыла и переросла в привычку. Ей начинает казаться, что больше она никому не нужна в этом качестве – жены, любовницы, матери… Казалось бы, теперь?то и наступает для неё желанная свобода, время неограниченной духовной, душевной жизни, к чему она всю свою жизнь так стремилась, но чего не могла себе позволить в силу именно природных своих обязанностей – рожать, воспитывать, обихаживать, удовлетворять разнообразные потребности своей семьи. Но освободившись, она не может легко вернуться к себе прежней, к себе двадцатилетней, со всеми своими недораскрытыми талантами и недоосуществленными творческими амбициями, она перегорела, потеряла темп и ориентацию, отстала. Она говорит себе: наконец?то я могу пожить для себя, но при этом не знает, как это сделать, она почти утратила своё Я, отдельное от мужа, детей, родственников, как будто без них, вне их контекста это Я ничего не значит и не стоит, перестало существовать. В таких случаях психологи советуют на время, хотя бы ненадолго оставить суету повседневной жизни и побыть в состоянии полного одиночества. Одиночество – это и есть свобода для женщины, средство вытащить на свет божий почти погребённое Я и спросить у него: чего же ты хочешь?
В. В. слушал Инну со все возрастающей неприязнью.
— Значит, это вы надоумили её куда?то бежать из дома, искать уединения, чтобы как следует покопаться там в собственном Я?
— Нет, это все говорится не в прямом, а в переносном смысле. И лучший способ обрести одиночество – это просто отключиться от своих повседневных дел, уйти в себя…
— В себя она уже уходила однажды, но, видимо, показалось недостаточно одиноко, решила в прямом смысле… – и вдруг спросил строго и даже грозно: — Вы знаете, где она может быть сейчас?
— Нет, — отвечала Инна, впервые по–настоящему испугавшись. – Честное слово, нет!
Она была не меньше его озадачена и все хотела что?то важное понять, но присутствие этого большого, враждебно настроенного и одновременно растерянного мужчины мешало ей сосредоточиться.
— Мне надо немного подумать. Я должна ещё раз все проанализировать – наши разговоры с ней и все такое. Я позвоню вам вечером, хорошо?
— Так вы записывали ваши разговоры?
— Кое?что записывала.
— Я бы хотел сам прослушать.
— Это невозможно.
— Да бросьте вы! Речь идёт о моей жене, о её, возможно, жизни и смерти, а вы тут со своими церемониями, никому не нужными. Псевдонимы, куклы… Детский сад! Вы – частное лицо, с вас никто не спросит. И я вам как частному лицу говорю: отдайте записи, касающиеся моей жены, и вообще забудьте о ней, я сам во всём разберусь.
— Но я не могу их отдать!
Лицо В. В. стало совсем жёстким и он произнёс, разделяя слова:
— Немедленно. Дайте. Сюда. Ваши записи. Если не хотите, чтобы у вас их изъяли официально, а эту вашу лавочку вообще прикрыли.
(Позже её и в самом деле прикрыли, отобрав у Инны Янковской лицензию, но был ли причастен к этому В. В. – неизвестно).
Он достал бумажник и выложил на стол стодолларовую бумажку.
— Этого достаточно? Если мало, я добавлю.
Прозвучало, как угроза.
Инна поджала губы и вышла в другую комнату.
— Вот, возьмите, — она протянула ему кассету, на крышке которой было написано от руки «Маргарита».
— Что вы мне подсовываете?
— Это она.
Значит, все?таки был псевдоним. Ну, бабы!..
— А деньги заберите, мне ваша жена достаточно заплатила.
В. В. не отреагировал на последние слова, сунул плёнку в нагрудный карман и вышел, сильно хлопнув дверью.
12
Итак, она завела себе психоаналитика! Полгода, а может, и больше туда ходит непонятно зачем, а он, муж, ничего про это не знает. Как это может быть? Они ведь никогда ничего друг от друга не скрывали, никаких тайн не было у них (хотя тайна – на то и тайна, чтобы о ней не знать и даже не догадываться). Теперь оказывается, что она скрывала от него такую важную вещь, как эти свои визиты к психоаналитику. Рассказывала там о себе, об их семейной жизни, о своих, должно быть, обидах на него. Какого чёрта! Но возможно (теперь он уже ничему не удивится), было что?то ещё, скрытое от его глаз, что они могли там обсуждать.
Вернувшись в дом, он заперся в кабинете и стал слушать кассету.
— Представьте себе лес. Представили? Можете глаза закрыть. Опишите, что вы видите.
— Как я должна описать?
— Расскажите, какое там время года, время дня.
— Ранняя осень, листья уже наполовину жёлтые, под ногами хрустят, но ещё не все облетели, светло, вторая половина дня…
— А какой лес – хвойный, лиственный, или какой? Что там за деревья?
— Нет, не хвойный, он такой… смешанный… берёзки есть, клёны, в общем, такой среднерусский, когда?то на обложке букваря такой лес был нарисован.
— Хорошо. А что ещё там есть, в лесу? Грибы, ягоды?
— Там всего полно – и грибов, и ягод, ещё птиц много, они поют, перелетают с места на место где?то в кронах, высоко…
— А вы? Вот представьте себя в этом лесу. Вот вы идёте, и что делаете?
— Я иду… по тропинке… любуюсь лесом, слушаю птиц, вдыхаю запахи, знаете, как земля в лесу пахнет, сыростью такой, мхом, мне нравится…
— А если грибы заметите, наклонитесь, возьмёте?
— Я вообще?то в грибах не разбираюсь, мне только, если кто?то подскажет, а так – нет, не рискну.
— А ягода если?
— Диких я тоже не знаю, а если что?то точно знаю, то в принципе могу сорвать, попробовать, но собирать в лукошко – нет, я не любительница, мне просто нравится гулять, гулять в лесу и все. Только я одна бы, конечно, не пошла, я боюсь.
— А чего именно вы боитесь? Волков, что ли?
— Волков, конечно, хотя откуда у нас волки… Я сама ни разу в лесу никакого зверя не видела, даже зайца. Нет, вру, зайца видела. На машине ехали однажды ночью, а он дорогу перебежал прямо перед нами, мы его фарами осветили. А вообще, я мало и бывала в настоящем лесу, так, недалеко от полянки, от дороги… Я всего боюсь – звуков, шорохов, самого своего страха боюсь, я трусиха вообще.
— А вот если вам страшно, но – надо зачем?то обязательно пойти в лес, вы как, пойдёте?
— Смотря зачем.
— Например, ваш ребёнок заблудился, и надо его найти.
— Тьфу, тьфу, тьфу, не надо таких вещей говорить, а то я не буду играть в эту игру.
— Это не игра, это тест.
— Всё равно.
