лентами.
— Я тоже всегда так думала, — поведала она мне со счастливым видом, демонстрируя в улыбке свои два зуба. — Что всему есть предел. Но каждый новый год показывает, что я была не права.
— Возрадуйтесь, бабушка! — воскликнул я. — Вскоре все изменится. Предел будет! Всему!
— Да, предел — или лагеря, — сказала бабушка. — Но в любом случае я счастлива.
Тимофей и Мамудов уже следовали за мной в «лендровере», и Тимофей, высунувшись в окошко, вопил:
— Вернитесь, молодой хозяин! Все будет хорошо! Мы поедем в Американскую клинику. Сегодня дежурит ваш любимый доктор Егоров. Только что поступила новая партия «Селекса».
Я повернулся, подняв в воздух гигантский кулак.
— Разве ты не признаешь, дорогой Тимофей, что всему есть предел? — закричал я. — Что я не просто какое-то образованное, европеизированное животное, которое можно пинать ногами?
— Признаю! — заорал в ответ Тимофей. — Признаю! Чего еще вы хотите?
Но я хотел еще. О, я всегда хотел еще чего-то. Я шагал по набережной, пока не добрался до зеленого Зимнего дворца, разукрашенного, как торт. Тут я остановился и вдохнул запах дешевого бензина и горячего гудрона — этот тяжелый запах метрополиса третьего мира, который занесло на пять тысяч километров к северу. Однако тут не хватало густого аромата жареной козлятины и медовых пирожков.
Даже зловоние бедности у нас не такое, как надо.
Свернув на Дворцовый мост, я отсчитал три фонарных столба до того места, где был убит мой отец. Там ничего не было. Просто пробка, в которой застряли старые «Лады»; в хвосте стоял одинокий «лендровер».
— Батюшка, вернитесь! — доносился до меня призыв Тимофея. — Вам незачем волноваться! У нас в машине «Ативан». «Ативан»!
Я уселся на асфальт возле третьего фонарного столба. Крепости, купола и шпили города предназначались либо для кого-то меньше меня, либо для кого-то больше меня. Но поймите меня: я искал что-то среднее. Я искал нормальную жизнь.
— Всему есть предел, — сказал я проезжавшим мимо «Ладам» и их изможденным пассажирам. — Всему есть предел, — прошептал я подростку, корчившемуся в карете «скорой помощи», неисправная сирена которой издавала какой-то пронзительный птичий крик — она звучала скорее похоронно, нежели предостерегающе.
Тимофей вышел из машины и теперь бежал ко мне с пузырьком лекарства в каждой руке. Я вынул мобильник и набрал номер Алеши-Боба. Был вечер понедельника, и я знал, что услышу на другом конце мешанину звуков «Клуба 69».
— Да! — закричал Алеша, перекрывая шум.
«Клуб 69» — это клуб геев, однако все, кто может себе позволить входную плату три доллара, появляются там в течение недели. Если отставить в сторону гомосексуализм, то это самое нормальное место в России — здесь не встретишь ни дебильных головорезов в кожаных прикидах, ни скинхедов в черном — только дружелюбные геи и богатые домохозяйки, которые их любят. Этот клуб заставляет вспомнить популярную фразу, которой обмениваются американские эмигранты: «цивилизованное общество».
Алеша-Боб и его Светлана сидели под статуей Адониса, наблюдая, как капитан подводной лодки пытается продать свою молодую команду группе немецких туристов-геев. Семнадцатилетние мальчишки неловко старались прикрыть свою наготу, в то время как пьяный капитан рычал на них, приказывая показать свой драгоценный товар и «встряхнуть его, как мокрая собака». Полагаю, и цивилизованному обществу есть свой предел.
— Мне нужно уехать из России, — сказал я Алеше-Бобу. — Всему есть предел.
— Да, чудесно, — ответил Алеша-Боб. — Но почему именно сейчас?
Я представил свое будущее с Любой. Покупка мебели в Москве, в ИКЕА. Любовь под оранжевым одеялом, когда она будет называть меня «папочкой». Ужин под огромным портретом моего отца, написанным маслом; обед под осуждающим взглядом Папы, глядящим на меня с черно-белой фотографии. И наконец, двое богатых и несчастных детей: пятилетний мальчик в гангстерском костюме от «Дольче и Габбана» и его младшая сестричка в прикиде из кожи аллигатора. А вокруг нас — хихикающие слуги, распадающаяся инфраструктура, хнычущие бабушки… Россия, Россия, Россия…
Но как же мне все это объяснить Алеше-Бобу? Санкт-Ленинбург — его площадка для игр. Его сбывшаяся пьяная мечта.
— Ты удираешь, потому что сегодня трахнул Любу? — спросила Светлана.
— Это правда? — заинтересовался Алеша-Боб. — Ты поимел старушку Бориса Вайнберга?
— Нет, ты видишь, в каком городе мы живем? — воскликнул я. — Я поимел ее всего три часа назад. Нам не следует давать слугам мобильники. Вероятно, сейчас об этом уже сплетничают в Интернете.
— Я согласна с тобой, Миша, — заявила Светлана. — Тебе
— Ты только ее послушай, — обратился ко мне Алеша-Боб. — Бостонский балет. А чем тебе нехорош наш Кировский театр? Он был достаточно хорош для Барышникова, нет?
— Ты просто хочешь прожить здесь всю жизнь, Алеша, — сказала Света, — потому что в Америке ты — никто.
— Шш-ш! Смотрите-ка, кто здесь, — прервал ее Алеша-Боб. — Убийца.
Капитан Белугин, отирая вспотевшее лицо рукавом зеленой рубашки от «Армани», трусцой направился к нашему столику. Он выглядел старше, чем на похоронах Папы, и уши его свисали как капустные листья.
— Алле, братья, — сказал он, рухнув на стул. — Света, как вы поживаете, красотка? Ну, мы все, как я вину, любители «Клуба 69». И что с того? Нет ничего плохого в том, чтобы быть голубым. Иногда мне нравится какой-нибудь мальчик. Они менее волосатые, чем моя жена. И более женственные. Эй, Сережа! — Он помахал юному херувиму, наливавшему водку из какого-то помойного ведра. — Неси-ка его сюда, дружок.
— Ну, мой Алеша не педераст, — заявила Светлана. — Он просто ходит в «Клуб 69» из-за здешней атмосферы. И ради контактов.
— Привет, Сережа, — приветствовал я дружелюбного парня. — Как жизнь?
— Сережа — номер один, настоящая любовь навеки, я создан для тебя, — сказал Сережа по- английски, профессиональным жестом послав мне воздушный поцелуй.
— Сережа уезжает в Таиланд с богатым шведом, — сообщил капитан Белугин, а Сережа застенчиво нам улыбнулся, как мартышка-альбинос. Он налил нам водки с помощью мензурки — по сто грамм каждому. — Остерегайся там тараканов, — посоветовал ему Белугин. — Они вот такие… — Он раскинул руки, продемонстрировав нам пятна пота под мышками.
Вильнув на прощанье задом, Сережа нас покинул.
— Хороший мальчик, — заметил Белугин. — Мы могли бы использовать его в органах. Они тут такие чистенькие. Гигиена. Мораль начинается с гигиены. Вы только посмотрите на немцев. — Мы взглянули на группу немецких туристов, которые были средних лет. Они швыряли немецкие марки в наших юных соотечественников, приобщая нас к цивилизации. Снизу донеслись оглушительные приветственные возгласы: на первом этаже начиналось шоу. Педики при всех советских регалиях орали пионерские песни нашей юности. Я нашел, что это шоу определенно ностальгическое.
— Хотелось бы мне покинуть эту глупую страну, как Сережа, — сказал я.
— А почему вы не можете это сделать? — спросил Белугин.
— Американцы не дадут мне визу, потому что, как они говорят, мой папа убил того парня из
