около 12 сел. И знаете, какой у них был лозунг? «Долой хулиганов-коммунистов, да здравствуют большевики и товарищ Ленин!»[121]
Самое смешное, что рафинированный интеллектуал Устрялов делил членов РКП(б) так же…
Дело было в том, что партийные вожди решили-таки заменить продразверстку продналогом. Решение должно быть принято недели через две, Постановлением СНК. Причем, наибольшее впечатление произвела на них отнюдь не статистика крестьянских восстаний. Хотя графики смотрелись жутковато. Главным было то, что крестьяне стали меньше сеять. А в самом деле — на фига? Всё равно отберут. Себе на прокорм вырастил — и ладно.
В той истории денное решение приняли поспешно, когда Кронштадтское восстание немного проветрило мозги даже у самых пламенных революционеров. Но тогда это было сделано поздно. Не в глобально-историческом смысле, а в календарно-сельскохозяйственном. Продразверстку отменили в конце марта. Пока до народа решение довели, пока убедили, что тут нет никакой разводки — время посевной ушло. Так что 1921 год оказался потерянным. Сейчас на дворе стоял ноябрь. С озимыми пролетели, так хоть, может, яровые посадят нормально. Конечно, те, у кого есть что сажать. Но как показала моя история, кое-какие запасы у крестьян имелись.
После совещания я предложил остаться Мише (который, кстати, тоже давно уже являлся партейным), Светлане и ещё паре людей, которым я полностью доверял. Потому что если вопрос об отмене продразверстки был чисто рабочим моментом, то тут всё обстояло серьезнее.
— Товарищи, я вам сейчас сообщу информацию, которая является совершенно секретной. Отмена продразверстки — это только первый этап. Принято решение о поэтапному переходу к новой экономической политике…
Я им изложил концепцию нэпа, которая немногим отличалось от той, что была в моей истории. Только вот я всегда полагал: большевики импровизировали. А выяснилось — у них имелся очень четкий план. Хотя, они явно не учли все последствия. Но кто и когда их мог учесть?
Слушали меня очень внимательно.
— Вот уж дела… Значит, буржуи вернутся? — Спросила Светлана. — Представляю реакцию членов партии. Особенно, молодежи…
Психология у моей подруги была своеобразной. Живи она в моё время — скорее всего, играла бы панк-рок. Буржуев она ненавидела на уровне подсознания. Хотя в моё время таких людей уже и нет…
И ведь Светлана права, говоря про недовольство партийных масс. Мой дед вступил в РСДРП(б) в 1917 году в 17 лет. А в 1921 из партии вышел. Ввиду несогласия с политикой нэпа. Потом, правда, снова ступил, по «ленинскому призыву». У него в партбилете так и осталось: «Год вступления: 1917/1925». И ведь так многие рабочие поступили.
Тут встрял Миша.
— Погоди. Тут явно есть какое-то второе дно. Ведь не надо быть особо умным, чтобы понять — легализация частного предпринимательства начнется, прежде всего, с воровства и спекуляции.
— Второе дно и в самом деле имеется. И даже третье. А у вас есть предположения? Мне интересно проверить своих сотрудников на сообразительность.
Начала Светлана.
— Возможно, целью является вытащить из подполья теневые капиталы? Мы все знаем, что они есть. Хотя бы ценности — награбленные, украденные и выменянные на хлеб у голодающих дворянок. Нет, пожалуй, это мелко. Овчинка не стоит выделки. Разве что, капиталы старообрядцев…
— А я, кажется, понял, — сказал Миша. — Западные концессии.
— Вот именно. Если уж так честно — это большая афера. Они решат: наш эксперимент провалился, мы встали на нормальный капиталистический путь развития. Американцам, к примеру, совершенно всё равно, какого цвета у нас флаг. А потом… Кто кого обманет.
— Да, я всегда говорил, что большевики — великие люди. — Подвел итог Миша. — Играть с таким размахом не каждый может. И ведь третье дно в том, что у деловых кругов будет куда меньше желания финансировать контрреволюцию.
— Не совсем так. Но вот число сторонников прямой интервенции явно уменьшится. Но это высокая политика. Тут есть дела и для нас. Как вы думаете, с чего начнется легализация частного предпринимательства?
— Тут и думать нечего, — отозвалась Светлана. — Сам знаешь, как это было в Сибири в восемнадцатом. После свержения большевиков чуть не на следующий день в Омске открылись кабаки. А следом — различные газеты и издательства.
— Вот именно. А как раз газеты и издательства нам точно добавят головной боли. Причем, не те, кто будет пытаться протаскивать контрреволюцию. Появися много тех, кто захочет стать святее папы Римского. Набежит всякая сволочь, которая не была ни в подполье, ни на фронте — и станет учить всех жить. Так что готовьтесь. Да, кстати, кто у нас работает по Франции? Я тут читал в парижских газетах по одного очень интересного человека…
На самом-то деле я про данного человека просто вспомнил. Просто грех его не использовать…
По парижскому предместью Сен-Жермен неспешно шел человек ничем не примечательной внешности — среднего роста, с небольшими усиками, одетый дешевый костюм. Он не торопясь двигался по мощеной улице, разглядывая старинные, достаточно обшарпанные дома, возле которых имелись небольшие огороды, в которых копались хозяева. Жизнь после войны была нелегкой. Тем более, что все понимали — на горизонте стола новая война. Немцы упорно не желали идти на уступки. Хотя человек верил, что войну можно не просто остановить, а сделать так, чтобы никогда больше войн не было.
Человека звали Анри Барбюс. До войны он был одним из молодых литераторов, которых в Париже огромное множество. Заговорили пушки — и он очутился на фронте. Правда, после тяжелого ранения его комиссовали. И в 1916 году Анри издал роман «Огонь», в котором поведал о своих фронтовых впечатлениях. Он вызвал сенсацию. Произведение являлось откровенно антимилитаристским. Но не только. Основная мысль была: вот мы вернемся с фронта — и всем придется ответить…
Роман подучил самую престижную литературную премию во Франции — Гонкуровскую. Одновременно в армии это произведение было запрещено. Но Барбюс не успокоился. После того, как в России пришли к власти большевики, он всячески выражал им свою симпатию. А потом вступил и в Компартию Франции. Недавно какая-то шибко умная патриотическая газетенка начала кампанию с целью лишить Барбюса Гонкуровской премии. Что вызвало большое веселье. Дело-то в том, что в денежном выражении премия составляла несколько франков. (Зато престиж — лауреат сразу мог рассчитывать совсем на иные гонорары.) А у французов с чувством юмора всё хорошо. Так что Барбюсу пошло множество переводов — дескать, мьсе Барбюс, верните им эти деньги. Все деньги Анри отдал в «Фонд помощи РСФСР». Обо всем этом подробно писали не только левые, но и бульварные газеты. Теперь его новый роман, не менее антимилитаристский, точно хорошо разойдется…
Писатель не знал, что всю историю затеяли подонки, сидящие в далекой Москве на Большой Никитской улице…
Сейчас Барбюс работал по заданию респектабельной и политически нейтральной газеты «Эксцельсиор». Точнее, Анри подсказали товарищи тему, а он её предложил газете.
Писатель вошел в калитку возле одного домика, ничем не отличавшегося. При виде входящего из дверей вышел человек высокого роста с седыми усами. Хотя он и был в простой потертой фуфайке, чувствовалась военная выправка кадрового офицера. И ещё чувствовалась «порода».
Ещё бы! Это был генерал Алексей Игнатьев, которого звали «красным графом». Бывший военный представитель России во Франции являлся настоящим русским аристократом. Об этом говорило хотя бы то, что он состоял членом Парижского Жокей-клуба — эдакого заповедника аристократии в республиканской Франции. В члены этого заведения принимали только людей с проверенной родословной. А к иностранцам требования были ещё серьезнее.
Для Барбюса, выходца из народа и коммуниста по взглядам, Жокей-клуб являлся сборищем каких-то доисторических ископаемых. И тем удивительнее было поведение Игнатьева.
Во время войны граф занимался закупками оружия и снаряжения для России. После прихода к власти большевиков оказалось, что он единолично контролировал огромные средства лежавшие во французских
