Горецкого, но, поскольку, никакой вины за собой не видела, не придавала этому значения.
Когда пришло время прощаться, мы, с минуту, стояли молча. Пауза грозила затянуться надолго. Поняв это, Лена вздохнула и собралась уже уходить, когда я, очнувшись от оцепенения и обругав себя мысленно «скотиной», обнял ее. Она доверчиво уткнулась мне лицом в грудь. Я чувствовал, как вздрагивают ее плечи и сердце колотиться часто-часто, мое же отсчитывало положенные семьдесят ударов в минуту. И только когда Лена подняла голову и протянула губы для поцелуя, в моей еще не зачерствевшей душе родилось теплое, благодарное чувство.
8
Два дня я не видел Анатолия Николаевича, а на третий день, к вечеру он появился в моей палате. Поздоровался, присел на стул рядом с кроватью. Выглядел доктор странно — взъерошенный какой-то, с лихорадочным блеском в глазах.
— Как ваши дела, Валерий Сергеевич? — начал он разговор. — Как себя чувствуете?
— Нормально, — ответил я, хотя чувствовал себя очень скверно. — А вы, что? Тоже приболели?
— Да, есть немного… Я еще три дня буду на больничном. Вот зашел на минуту по делу и вас решил проведать…
Доктор явно хотел о чем-то поговорить со мной, но, похоже, не знал с чего начать.
— Знаете, Валерий Сергеевич, — решился он, — меня заинтересовали ваши, э-э… назовем их «снами». Вы только не подумайте, ради бога, будто я решил, э… как бы это сказать… что считаю вас душевнобольным. Нет, я уверен — дело здесь совсем в другом… А, как вы сами их объясняете?
Я ни сколько не удивился его вопросу. И даже ожидал, что он заговорит именно о моих «снах», поэтому ответил спокойно:
— Не знаю. Только на сны, как вы их называете, это не похоже. Я скорее объяснил бы эти видения внушением, чем-то вроде гипноза. Только не знаю, кто бы мог проделать со мной такую штуку. Не вы же?
— Нет, нет, что вы, — отмахнулся доктор. — Какой гипноз! Я в нем не смыслю ни черта. Да и с какой стати?
— А, кто-нибудь еще?
— Кто? Из нашего персонала? Нет, это исключено.
Повисла продолжительная пауза.
— Вы довольны своей жизнью? — неожиданно спросил Анатолий Николаевич и тут же уточнил:
— Не теперешним вашим состоянием, а тем, как вы жили до сих пор?
Не самое удачное время он выбрал для разговоров о смысле жизни. А может быть, наоборот. Подвести итог, находясь у «последней черты», что ж, красиво, наверное. Со стороны. Мне же философские откровения представлялись сейчас пустой и вздорной болтовней. Но разговор с врачом отвлекал, хотя бы на время, от мрачных мыслей. Я ответил ему, покачав головой отрицательно.
— Простите, пожалуйста, если мой вопрос показался вам нескромным, — продолжил доктор. — Я хотел спросить: не возникало ли у вас желания, э… начать все с начала?
— Возникало, — ответил я, — как и у всех, вероятно.
— Нет, есть, наверное, люди, которые ничего не хотели бы менять. Но большинство, думаю, не отказалось бы… И я, тоже. Старею. Начинаю о жизни задумываться… Что когда-то поступил не так, как надо бы. Упустил что-то важное…
— А, что, это возможно? — перебил я его. — Начать заново?
Анатолий Николаевич вздрогнул.
— Не знаю, — сказал он тихо, почти шепотом.
9
Я опять схлестнулся с историчкой. А ведь раньше решил, что впредь не стану ее дразнить политически вредными высказываниями. Фигурировать в роли диссидента, мне не улыбалось. История такая дисциплина, в которой иметь свое мнение, тем более идущее в разрез с утвержденной доктриной, вообще не допустимо. Это я прекрасно понимал, поэтому добросовестно почитал перед уроком учебник. Предчувствие, что Елизавета вызовет меня отвечать, не обмануло. Я вышел и довольно монотонно доложил заданный урок. Речь шла о событиях лета 18 года. На этот раз я не позволил себе никакой отсебятины и что бы историчке не удовлетвориться этим, так нет, словно по чьему-то наущению, она стала задавать мне дополнительные вопросы.
— А, что стало с царем Николаем, — спросила она, между прочим.
Лучше бы ей не трогать эту тему! Я, конечно, не был убежденным монархистом, но помнил, как неприятно поразило меня, в свое время, то обстоятельство, что вместе с царем были убиты его жена и дети.
— Николай II был расстрелян вместе со своей семьей в Екатеринбурге, — ответил я ледяным тоном.
Историчке это явно не понравилось.
— Николай «Кровавый» был казнен революционным народом, — поспешила уточнить она с пафосом.
Тут у меня вдруг «отказали тормоза».
— Да, и вместе с ним были казнены: жена, четыре дочери, малолетний сын, повар, горничная и доктор.
Елизавета Владимировна от возмущения потеряла на мгновение дар речи. Данный факт ей, как преподавателю истории, был, конечно, известен, но то, что я вообще посмел говорить об этом, да еще таким тоном, вызвало у нее бурю негодования.
— Ты опять за старое, Петров! Рассуждаешь о вещах, в которых ничего не смыслишь! Тебе известна обстановка в стране в то время? Стоял вопрос о жизни или смерти Советской власти! Да, царскую семью и его прислужников расстреляли, но это была суровая необходимость! — гневно выпалила она.
Я опять невозмутимо, но твердо возразил:
— Убийство людей только за то, что они принадлежали семье царя и его окружению, без суда, вряд ли может оправдать даже революционная необходимость.
— Прекрати! — сорвалась на крик историчка и, обращаясь к классу, добавила:
— Как видно среди вас завелась паршивая овца, которая портит все стадо. Видимо пришло время принимать меры!
На перемене меня вызвали к директору. Этого следовало ожидать — моя выходка, по здешним меркам, подлежала безусловному осуждению. Но ни страха, ни раскаяния я не испытывал. Должен же человек, когда-нибудь, почувствовать себя свободным! Пусть даже так, наивно подставляя свою голову под удар. Да и что мне могли сделать — не упрятать же в психушку, как антисоветчика.
Директор Иван Иванович, грузный мужчина в очках находился в своем кабинете вместе с историчкой, когда я предстал пред его грозные очи.
— Значит, это и есть Петров? — спросил он сурово.
— Он самый, — вздохнув, ответила Елизавета Владимировна.
Мне учинили небольшой допрос. Я решил не выпендриваться и отвечал односложно: «да», «нет», или: «не знаю», «осознаю». Прозвенел звонок и историчка поднялась со стула.
— У меня урок. Можно мне идти?
— Да, Елизавета Владимировна, идите. Вопрос с ним, — директор кивнул на меня, — решим сегодня на педсовете.
— Мне тоже идти? — спросил я, дождавшись, когда за историчкой закрылась дверь.
