Он паркуется в тупике, примыкающем в автомобильной стоянке для гостей, и мы выходим из машины. Шорты прилипают к бедрам. Жарко, по-другому здесь не бывает. Цикады уже поют в высокой траве, но в остальном мертвая тишина. Ощущения такие, будто я плаваю вне собственного тела, наблюдая сверху, как мы идем к центральному входу. Остин поворачивает ключ, тонированные стеклянные створки большой двери раздвигаются, и мы входим в прохладный кондиционированный вестибюль, который ведет к лифтам, лестнице, кабинетному роялю (и я пытаюсь игнорировать комок, мгновенно возникающий в горле), бальному залу «Океан». Слева почтовое отделение и прачечная, спуск в гараж и боковые входы, справа – административное крыло.
Я не привыкла к тому, что огромные окна вестибюля зашторены. Именно свет, вливающийся в них, хоть как-то скрашивал гнетущую тоску этого места, пусть окна и выходят на автомобильную стоянку. Так что теперь в вестибюле темно и тихо. Лифты еще не работают, и мы пользуемся фонариком мобильника Остина, чтобы найти дорогу к лестнице. Поднимаясь, мы держимся за руки.
– Эй, – игриво шепчет он. – Только не толкайся, Тайт.
– Я не нарочно. Если бы они не сделали лестницу
– Да, действительно, как мало здесь места. – Остин прижимается ко мне. – Мне определенно придется обратить на это внимание Теда.
Что-то во мне начинает расслабляться. Но пока мы продолжаем подъем, перед мысленным взором проплывают образы призрака Штерна на берегу, и в моей комнате, и за роялем в студии моей мамы. Я пытаюсь изгнать их один за другим.
Мы идем и идем, прижимаясь друг к другу. Наши руки соприкасаются, и он переплетает мои пальцы со своими. Моя кожа горит. Его ладонь холодная. На лестнице пахнет, как в старом подвале: чем-то сладким, и сырым, и очень холодным. Когда добираемся до двери, на ней табличка «ЭТАЖ 6». Остин отпускает мою руку, чтобы открыть дверь.
Мы останавливаемся перед дверью квартиры 608, сбрасываем сандалии, аккуратно ставим у стены. Ковер в коридоре толстый и очень мягкий. Фонарик мобильника, наш единственный источник света, превращает наши пальцы в маленьких белых инопланетян, скользящих в темном ворсе, податливом, как речной ил.
– Что ж, мы пришли. – Голос нервный, Остин вытаскивает из кармана ключ и открывает дверь.
– Вау! Ничего себе. – Похожая на дворец квартира производит впечатление. Мраморные полы залиты медленно угасающим солнечным светом, вливающимся в огромные окна, которые выходят на океан. Я чувствую жар тела Остина, который в сантиметрах от меня; чувствую спиной, чувствую кожей, когда иду к большой стеклянной двери, ведущей на террасу, сдвигаю ее, и бриз с соленого океана налетает на нас, тут же начиная играть с моими волосами.
Мое тело гадает, какими они будут, прикосновения рук Остина. И я гадаю, как он прикоснется ко мне, получится ли у нас, каким будет наш поцелуй. Гадаю, удастся ли ему успокоить мой растревоженный, суетящийся разум.
Я возвращаюсь в комнату, и мы садимся на прохладный мраморный пол. Я чувствую, Остин смотрит на меня и чего-то ждет – и дожидается: моего сдавленного рыдания, которое я пытаюсь подавить, но тщетно. Несмотря на все мои попытки поставить заслон, события второй половины этого дня не отпускают, перед мысленным взором все тот же Штерн. Я выпихиваю его, каждый клеточкой моего тела, чтобы сосредоточиться на Остине.
Остин – это жизнь, новая жизнь (красивый, веселый, неожиданно добрый Остин), с его большими руками, и веснушками, и мышцами, и уверенностью.
– Оливия, – по голосу понятно: он хочет, чтобы я взглянула на него, и я, наконец, иду ему навстречу. – Помнишь, о чем мы говорили? Тебе надо забыть об этом. Забыть обо всем этом дерьме, связанном с твоей матерью. Пожалуйста, обещай мне.
Я качаю головой. Он думает, что дело в маме, и я знаю, отчасти он прав, но от этого упрямства во мне прибавляется.
– Обо всем этом дерьме? – повторяю я.
– Я не это имел в виду. Ты знаешь, что не это. Иди сюда, Рыжик. – Он хватает меня за плечи, и я пытаюсь сбросить его руки, но он мне не позволяет, его хватка крепкая, настойчивая. – Просто расслабься.
– Трудно расслабиться, когда кто-то просит тебя об этом.
– Я не прошу тебя, я заставляю. – Его пальцы сдвигаются по плечам к шее, а потом по позвоночнику, вниз, вниз, вниз. Я дрожу под его прикосновениями.
– Ощущения приятные?
– Не знаю, – отвечаю я.
– Не знаешь? – В голосе Остина слышится обида, словно никто и никогда не говорил ему, что не все он может делать на высшем уровне.
– Сильнее.
– Правда?
– Кости не треснут, Остин.
Пауза. Его руки находят мои ребра, медленно смещаются чуть выше, пальцы уже у основания моих грудей. Я дрожу сильнее, жду его, жду. Он наклоняется ко мне, его губы у моего уха.
– Ты уверена?
– Да, – бормочу я. – Уверена.
– Что ж, тогда…
И он разворачивает меня – сильные руки, сильные руки – лицом к нему, и его рот касается моего рта, медленно и возбуждающе, и он целует меня. Предложение остается незаконченным, повисает между обрывом и далекими камнями внизу. Его большие ладони движутся вверх-вниз по моим рукам, талии, ногам, крепко сжимают меня, словно раньше ему никогда так сильно не хотелось прикасаться к другому человеку. Словно никогда не удавалась в такой степени насладиться этими прикосновениями.
Губы Остина, губы Остина Морса такие мягкие. Наши языки движутся вместе, обследуя хребты зубов и губы друг друга. Он обнимает меня за талию, прижимает спиной к сдвижной стеклянной двери на террасу, ласкает грудь, спускается ниже, и я чувствую, что мои ноги превращаются в желе, мой мозг превращается в желе, все во мне вибрирует, гудит, жужжит.
– Оливия.
Его пальцы – медленно – приближаются к пуговице моих шорт. Я помогаю ему. Я хочу остаться без них. Наши пальцы вместе возятся с пуговицей, пока та не выскальзывает из петли, и он расстегивает молнию, она расходится, и шорты скользят по моим бедрам, голеням, ступням, отлетают в другую часть комнаты. Его руки возвращаются к моим ногам, моим бедрам, мягкому треугольнику трусиков.
Мои руки ходят вверх-вниз по рельефным мышцам груди, снимают с него рубашку. Его – проделывают то же самое с моим топиком. Я никогда не встречалась с таким парнем, как Остин, парнем, абсолютно уверенным в себе, которому даже не надо спрашивать, чего я хочу.
– Ты прекрасна. Господи… ты прекрасна, – шепчет он мне в ухо, дыхание его теплое и щекочет. – Я давно хотел это сделать. – Он целует мой рот, потом нежную кожу на шее…
– Подожди… – Я напрягаюсь под ним. – Я что-то слышу.
Он вновь целует меня в шею, в ухо. «Что такое?» – пытается подтянуть меня поближе, но я отползаю.
– Нет… остановись на секунду. – Я прикладываю ухо к стене. – Ты слышишь? Кто-то плачет… – Я сажусь. – Ты действительно не слышишь?
Остин тоже садится, волосы спутаны. Губы тянутся к моему уху.
– Ты, наверное, слышишь крики чаек.
– Нет. Это… звуки не снаружи. – Я встречаюсь с ним взглядом. Он прикусывает нижнюю губу. – Сюда кто-нибудь уже вселился?
– Нет. Мы здесь одни. Поверь мне. Хорошо? – Он поднимает руку, палец утыкается в ложбинку между грудей, спускается вниз к пупку. И шум в голове заглушает все остальные звуки.
– Ладно, – говорю я, и мы возвращаемся к прерванному занятию.
