Записки из Города Призраков

услугу, – добавляю я еще мягче.

Она всматривается в меня, молча, склонив голову, глаза поблескивают, язык то появляется, то исчезает, словно проверяет, какой сегодня воздух.

Не зная, как еще объяснить, что мне от нее нужно, я разжимаю кулак – на ладони лежит очищенная подвеска, которую протягиваю ей. На солнечном свете подвеска бы заблестела.

– Моя мама, – продолжаю я, волны наполовину глушат мой голос. – Вы нашли эту подвеску. Дали мне. Вы знали ее. Вы знали, кто она.

Она кивает. Медленно поднимается на четвереньки, ползет по мне. С согнутой спиной, на дрожащих руках и ногах. Приблизившись, поднимается, распрямляет, насколько возможно, спину и с грустью смотрит на меня.

– Si, да, tu madre[37]. Ты видишь. Я это нашла. – Медуза указывает на подвеску. – Она потеряла ее.

Я облизываю губы.

– Давно… в прошлом году… она была здесь, и юноша, которого убили. Вы тоже здесь были? Вы видели?

Ее голова начинает трястись, все тело, губы изгибаются и распрямляются, всасываются в рот, прижимаясь к деснам, и отходят от них. Я вижу, что она уже теряет связь с реальностью, уходит в свой мир.

Наклоняюсь к ней, говорю тихо и спокойно:

– Медуза, мне ничего от вас не надо. Я только должна знать, что вы видели, если видели, ничего больше. Пожалуйста, – молю я. – Пожалуйста.

– Si. Lo vi, – внезапно говорит она. Несколько раз моргает, смотрит на волны. – Я это видела.

– Что вы видели? Вы видели его… юношу? Высокий… с черными волосами…

– Я его видела. Si. Sangre, cubriendo todo su cuerpo…[38] – Она показывает на голову, потом вниз на грудь и руки.

– По его телу. – Я тяжело дышу. – Кровь?

– Si, по его телу. Кровь. Везде… – Ее руки сжимаются в кулаки, раскрываются. Она начинает рыть песок. – Мужчина преследует его, бьет по голове un ladrillo[39], и sangre, кровь, и юноша – se callo[40]. – Она показывает, падает на песок, закрывает глаза, тело дрожит. – Я предупреждаю тебя, этот человек. Я вижу… этот темный человек… он бросает юношу в воду. Он убегает.

Темный человек. Тед. Я пытаюсь подавить дрожь, которая начинает меня бить.

– Этот темный человек видел вас?

Она качает головой.

– Я пряталась там. – Указывает на один из пирсов впереди.

– А моя мама? – настаиваю я. – Что случилось?

– Она приходит, mas tarde[41], и юноша уже вновь на песке, – шепчет Медуза, подносит пальцы ко рту. – Y, entonces, todavia estrava sangrando – кровь у него все идет, – и она видит его, и громко кричит, и бежит, и садится, и кладет голову на колени, и руками касается головы, крови, и она плачет, и она очень печальная…

– Она пыталась остановить кровотечение, – шепчу я. – В голове у нее помутилось, – говорю я. – Она каким-то образом поверила, что именно она причина кровотечения, именно она каким-то образом убила его. У нее просто помутилось в голове.

– Она целует его голову. Она говорит: «Мне так жаль. Мне так жаль». Она все время плачет.

Я это буквально вижу: моя мать на песке со Штерном, кровь течет ей на колени, он умирает у нее на руках. И все во мне взрывается: чернота в легких, каждый внутренний орган, каждая мозговая клеточка, и я плачу тяжелыми, горючими, солеными слезами.

– Потом за ней пришла la policia. Она говорила только: «Мне так жаль, мне так жаль», – и она огляделась и сказала: «Скажите Оливии, что мне так жаль. Скажите ей, что я люблю ее».

Перед тем, как ее увели, она обратилась ко мне. Я думаю над словами, которые она повторяла вечером, поглаживая мои волосы при свете лампы на прикроватном столике, когда ветер легонько надувал занавески: «Ты самое прекрасное, что я создала. Прекраснее музыки, больше, чем музыка».

«Она этого не сделала. Штерн был настоящим. Он настоящий. Я в своем уме».

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, девочка, – шепчет Медуза, ее рука на моей голове, и я обнимаю ее ноги, и она продолжает повторять «ш-ш-ш», и я долго-долго остаюсь рядом с ней.

«Скажите ей, что я ее люблю». Никто мне не сказал. Да и зачем.

Я всегда это знала.

Глава 26

С соседнего холма я наблюдаю – у меня на коленях блокнот, – как металлические шары рушат закопченные стены Города призраков.

Это оглушающее, великолепное зрелище. Отец его лицезреть не смог. Он все еще злится на себя за то, что поверил Теду, а не мне, все еще в ужасе от того, что человек, которому он полностью доверял, оказался, как он сам и сказал, «чертовым маньяком».

Как только папа действительно созрел для того, чтобы выслушать всю историю, я ему ее рассказала: Штерн, правда, стал «внезапной догадкой». Базировалась моя история главным образом на выводах из информации, полученных от Остина, и на том, к чему привела меня логика. Поскольку больше не имело смысла скрывать мою цветовую слепоту, я рассказала и об этом. Он встревожился, задал мне миллион вопросов, постоянно обнимал и прижимал к себе, но уже определенно не думал, что я чокнутая. А мне больше всего требовалось именно это. Он пообещал найти мне хорошего врача, заверил, что мы что-нибудь придумаем. И это меня вполне устраивало. Приятно, когда от родителей нет тайн.

Я тянусь к тюбику акварели, выжимаю чуть-чуть на маленький мольберт, окунаю в нее кисточку. Мне без разницы, что краска выглядит для меня черной, хотя на тюбике написано «Ализариновая красная». Мне нравится, что я вновь рисую кистью, веду ее кончик по бумаге.

Итак, я рисую. Я рисую пыль, поднимающуюся в небо, рисую смерть этого гиблого места. Смерть, которая, возможно, возродит жизнь.

Удивительно, но в полицейском участке вчера вечером Медуза не замерзла. Ей дали одеяла, горячего чая, и как только она начала говорить, все получилось более чем складно. И что еще удивительнее, они слушали.

Я рассказала им правду: о поджоге, о том, как Тед заманил меня в западню после того, как я отправилась в Город призраков, чтобы найти улики против него. Я рассказала им о Тане Лайвин, о том, что у нее и Теда был роман. Они навострили уши, услышав ее имя. Весь год они пытались найти ее убийцу, и они подозревали Теда, потому что знали, что он разговаривал с Таней по телефону и обменивался с ней эсэмесками, но пока что понятия не имели, как связать его с ее исчезновением. Они предупредили нас, что в случае с богатым, располагающим хорошими адвокатами человеком косвенные улики далеко не всегда ведут к обвинительному приговору. Но они убедили окружного прокурора отложить судебный процесс моей мамы в свете вновь открывшихся обстоятельств.

Так что она получила шанс.

Я наблюдаю, как они работают, мужчины в пыльных сапогах и светоотражающих куртках, под облаками, готовыми пролиться дождем. Это музыка – слышать, как валятся стены. Скоро останутся только груды пыли, штукатурки, дерева и осколков стекла, в которых они будут искать человеческие останки. Кости. Зубы.

Я рисую темницу, в которой сидели наконец-то освобожденные призраки, и я рисую Штерна, каким запомнила до того, как все изменилось: подсвеченного солнцем, с ослепительной улыбкой, взглядом, устремленным в сарай нашего старого дома, «О, Сюзанны». Я закрываю глаза и теперь слышу только скрежет огромных машин, срывающих с лица земли Город призраков, и думаю о его лице: прямые углы челюсти, глаза, заглядывающие в глубины моей души, – о том, что даже черный, серый и белый, он казался более многоцветным, чем любой другой человек, когда-либо увиденный мной.