Записки из Города Призраков

Вот я и рисую его, стоящего в углу большого, измазанного акварельными красками листа, моего лучшего друга, который даже в смерти заставил меня сражаться, когда я уже думала, что все кончено. Я полощу кисточку в банке с водой.

До сих пор не знаю, что реально. Может, Штерн – выдумка моего измученного мозга, призванная освободить, вывести на поверхность все то, что я уже знала в глубине души. Может, мой разум решил, что столько боли одному телу не выдержать, вот он и сформировал образ Штерна, чтобы я смогла как-то разделить с ним свою боль. Чтобы у меня оставалась надежда. Чтобы я сама не пошла ко дну. Чтобы продолжила любить. И бороться.

И однако… сомнения оставались. Если вспомнить то, что мог знать только Штерн. Если принять во внимание ощущения, которые возникали у меня перед его приходом: словно мы оба перебрасывали мост через пропасть между жизнью и смертью, которая существовала в сером пространстве, ранее неведомом нам обоим. Я даже представить себе не могу, как это все можно выдумать.

Я закончила Штерна и рисую Медузу. Копы попытались отправить ее в приют, предложив ей чистую постель, и душ, и много чего еще, но она отказалась. Ей нравится жить на песке, искать сокровища. Я рисую ее на большой куче сверкающих расчесок, океан вздымается вокруг ее ног, превратившихся в хвост с плавниками. То есть она может нырнуть и спастись, если возникает такая необходимость, если ей угрожает опасность, совсем как русалка в маминых историях, которые она рассказывала мне в детстве. Медуза всегда знает, где обрести дом.

Тяжелые облака опускаются ниже, большие зубастые машины уже растаскивают крупные обломки, и тут за моей спиной слышатся шаги. Я поворачиваюсь, и сердце учащенно бьется. Остин, поднимающийся по склону холма. Под глазами темные мешки, словно в последнее время он тоже плохо спал.

Я не знаю, что ему известно. Я не знаю, в курсе чего он был. И когда я смотрю на его лицо, я думаю о Теде, хотя биологически они не родственники. Я начинаю быстро паковать рисовальные принадлежности.

– Оливия… подожди. Пожалуйста, не уходи.

– Остин, я не могу говорить с тобой.

– Только послушай секундочку. Пожалуйста, – молит он. Голос сиплый, севший. – Я давно уже тебя ищу. Потом понял, что ты, скорее всего, здесь.

– Ладно, – киваю я, но мне как-то не по себе. Хотя я у него в долгу… во всяком случае, считаю, что должна его выслушать. – Садись.

Он садится нерешительно рядом со мной.

– Я пытался поговорить с тобой с того момента, как узнал, что ты в больнице. Полиция приходила в дом. Они допрашивали Теда о пожаре. Он сказал, что все дело в страховке, знаешь ли…

– Я знаю, что он сказал.

Остин хмурится, смотрит в землю.

– Оливия… я знаю, ты можешь мне не верить, но я действительно ничего не знал. Ничего. А потом было уже поздно.

– Ты пришел, чтобы сказать мне об этом? Что сообразил, о чем речь, слишком поздно? – Вдалеке рушится еще одна стена здания.

– Нет. – Он пробегает пальцами по волосам. – Я пришел, чтобы извиниться. За… за все. За то, что держал все в секрете от тебя слишком долго.

– Почему ты ничего не сказал раньше? Почему просто не признался во всем? Многое бы изменилось к лучшему. Остин… все эта история не по зубам ни тебе, ни мне.

– Оливия. Если бы я знал, что есть причина, по которой он хочет держать тебя под колпаком… помимо того, что он о тебе тревожится… я бы сразу все рассказал. – Остин прикусывает нижнюю губу. – Тед воспитывал меня чуть ли не всю жизнь. Был мне отцом… – У него перехватывает дыхание, он закашливается. – Я не знал, что все это ложь, – выплевывает он.

Я смотрю на развалины, на серое небо, на участок шоссе, которое ведет в Броудвейт, к крохотной камере мамы.

– Я прекрасно понимаю, о чем ты.

Остин шумно сглатывает слюну.

– В тот вечер, когда ты приходила на обед и он сорвался… я сказал тебе, что он, возможно, расстроен из-за какой-то сделки. Но после того, как я отвез тебя домой, осознал, что сорвался он после того, как ты упомянула о слушаниях.

Я киваю, и на его лице отражается печаль: она читается в опущенных уголках его прекрасного рта, в тике его правой щеки, под глазом.

– Я продолжал думать об этом, о странностях его поведения. И потом, другим вечером, в кондоминиуме, – он краснеет, бросает на меня короткий взгляд, – после нашей ссоры и твоего ухода, у меня возникло предчувствие беды: как будто он замешан в чем-то плохом и ты – уж не знаю, как и с какого бока, – тоже к этому причастна. – Он обхватывает руками колени, крепко, будто ему надо за что- то держаться. – Я спросил его об этом. Хотел знать, почему он одержим тобой и тем, что ты делаешь, что говоришь. Почему он хотел, чтобы я с тобой сблизился. Я сказал ему, что все это дурно пахнет и, по-моему, он мне насчет чего-то лжет. Я сказал ему, что он, похоже, ходит налево. И тогда он… взорвался.

– И что ты сделал?

– Ну… я попытался дозвониться до тебя… но ты не отвечала. Я пошел спать, в надежде, что утром смогу с тобой связаться. Когда проснулся, мобильника на прикроватном столике не нашел. Мне показалось это странным, потому что я точно положил его туда перед тем, как отключиться. – Он вновь прикусывает нижнюю губу, моргает, прикрывает глаза от солнца. – Я позвонил на него с маминой линии стационарной связи… и услышал, как он звонит в кабинете Теда. Увидел эсэмэски.

– Те, что он посылал мне. Прикидываясь тобой.

Остин откашливается, вырывает травинку, которая растет рядом с одеялом; видно, как под мятой рубашкой поло напрягаются мышцы живота.

– Да. Те. Потом приехали копы, чтобы поговорить с Тедом. Он говорил о страховочной афере… это не имело смысла. И полиция упомянула девушку, которая оказалась внутри, когда вспыхнул пожар. Они упомянули тебя. Он причинил тебе вред. Я это знал. Я… – Он смотрит на меня, его начинает трясти. Я никогда не видела трясущегося Остина Морса. Я никогда не видела даже взъерошенного Остина Морса. – Я не знаю, почему я сразу не сказал все копам, прямо там… может, моей маме. Я просто… стоял столбом. Может, я идиот, но я хотел сначала поговорить с тобой, других мыслей у меня не было. Я звонил тебе домой, снова и снова. Я звонил в больницу. Они сказали, что тебя уже выписали. Я позволил ему причинить тебе вред… мне надо было это предотвратить… я не знал, что он задумал… – У него перехватывает дыхание.

– И ты меня искал?

– Я бы искал тебя вечность. Правда, Тайт. Я так легко не отступаюсь.

Остин придвигается ко мне, нерешительно берет мою руку в свою. Его большую, теплую руку. Против воли лицо Штерна осаждает мой ра-зум, втыкает иглы боли в мои обожженные легкие. Я задаюсь вопросом, а так ли это всегда, если тебе кого-то очень недостает: нож вонзается в нутро, стоит только подумать об утрате… Я возвращаюсь в настоящее. В здесь и сейчас. К Остину. К парню, которого я ненавидела. К парню, которого хотела. Парню, которого прощу за незнание. В конце концов, как мало мы действительно знаем.

Я прикасаюсь кончиками пальцев к его лицу, потому что он выглядит таким грустным, и мне внезапно хочется пожалеть его, показать, что его печаль не осталась незамеченной. Он целует мои пальцы, один за другим, гладит мою ладонь. Держит меня за руку под грохочущую симфонию разрушения Города призраков.

– Оливия?

– Да?

– Я боюсь.

– Знаю.

– Я боюсь того, что случится… когда все это разрушат, – говорит он, наблюдая за машинами,