Сложив рот в розовую пуговку и задрав нос, она ушла от меня на кухню.
До самой смерти не забуду, как к нам привезли железную кровать Йоло Милка.
Первым ее увидел Джетро, с воплем ворвался в дом и начал тыкать пальцем в окно. Смотрим, вверх по улице идет ослица Энид, а на спине у нее кровать, которую поддерживают с боков ирландцы, приятели Йоло. Тут в дверях, сверкая белыми зубами, появляется сам Йоло, одетый в свой лучший костюм, с гвоздикой в петлице — этим цветочком он не одной красотке вскружил голову.
— Добрый день, миссис Мортимер, — говорит он. — Вот вам крепкая кровать, достойная лучшего бойца и защитника поселка. — Тут он с таким благородным изяществом мазнул шапкой по земле, что на него было бы приятно посмотреть и нашей молодой королеве.
— Да благословит тебя Бог, Йоло, — говорит мать, а сама краснеет как маков цвет.
— И вас тоже, красавица, — отвечает он. — Сегодня меня здесь лучше привечают, чем в прошлый раз, помните? Вот на этом самом месте ваш супруг дал мне в зубы, а ведь намерения у меня тогда были такие же честные, как теперь.
— Он в тот день не в себе был… А уж кровать крепкая, ничего не скажешь, — отвечает она, поглаживая спинку.
— Вам обоим на ней удобно будет, миссис Мортимер, вот увидите. Я на этой перине провел немало приятных часов. Ну а с женщиной вашего сложения только дурак не возьмет с меня пример, не в обиду вам будь сказано.
— Ох уж этот Йоло! — смеется мать.
— Давай втаскивай, и без подробностей, — говорю я ему, потому что перед домом уже собрался народ и пошли перешептывания. И смешки — кто же не знал, что кровати у Йоло были совсем не для спанья?
— Ну как? — спрашивает Йоло, когда ее внесли и собрали.
— Лучше не придумаешь, — отвечает мать, и все закивали: окно и дверь были открыты, и в комнату набилась чуть ли не половина наших соседей, а остальные сейчас должны были подойти.
— Ну так берите метлу и гоните всех вон! — кричит Йоло. — Нам лишних не нужно. У этой кровати, миссис Мортимер, есть история, и я как раз в настроении рассказать ее вам.
— Да замолчи ты, — толкаю я его локтем; все соседи покатываются со смеху, а мать стоит уж совсем красная.
— Черт! — кричит он. — Вот вам пример притворной скромности. Ну, малыш Йестин еще недавно из пеленок, оно и понятно, но мы-то с вами, красавица, дело другое и могли бы кое-чему научить эту старую кровать! Ну, не грустите, Элианор. Нет друга лучше кровати, когда в холод лежишь на ней под одеялом, а в жару — без ничего; вот и в Священном Писании только и говорится, что о супружествах, смертях и рождениях — и все на таких перинах. А уж мягка-то! — Тут он скок на кровать и подпрыгнул фута на три. — Ну-ка, лягте ко мне, Элианор, и мы ее обновим. Ведь улечься в постель с молочником на глазах у всех соседей — это к богатству, примета верная.
— Ох уж этот Йоло! — хихикает мать. — Пусть тебя черти на том свете припекут, чтобы ты не предлагал такого замужним женщинам. — Тут она прищурилась и повела плечами, как молоденькая девчонка. — А разве есть такая примета?
— Мама! — говорю я.
— Эй, малыш! — кричит Йоло, совсем разойдясь. — Вот тебе шесть пенсов, выгони соседей, а я тем временем расскажу твоей матушке историю этой славной кровати.
— Всего хорошего, — говорю я. — Нечего тебе у нас больше делать.
— Нечего? Когда твоя мамаша только-только вспомнила девичьи годы? Или я, по-твоему, обижу ее? Под одной крышей с ее мужем, которого били «быки»? Постыдился бы своих грязных мыслей! Когда затрубит архангел, я буду восседать на небесах под крылышком святого Петра, а ты будешь кипятить чай на адских угольях. Что ж, миссис Мортимер, простим молодое поколение, которое не может отличить безобидной шутки от гнусных приставаний.
— Да не обращай ты на него внимания, Йоло, — говорит мать с нетерпением. — Какая же у этой кровати история?
— Очень даже приятная, — со вздохом отвечает Йоло. — Мы с Миган были уже два года женаты и бездетны, когда получили эту кровать — досталась она нам по наследству и знала только счастливую любовь да легкие роды. Мой кармартенский дед купил ее в Лондоне у бродячего жестянщика, а тот, расставаясь с ней, слезами заливался, потому что на ней покоили свои прекрасные телеса все три его супруги, знали на ней всякую радость и мирно отдавали Богу душу. Пятнадцать детей родили они жестянщику, и всех на этой кровати, да у моего деда было две жены, и каждая родила шестерых. А как у нас тоже уже есть четверо и Миган ждет пятого, то и должны вы с почтением отнестись к ложу, на котором половина жителей Кармартена увидела свет божий, прежде чем оно попало в Монмутшир, чтобы все началось сначала.
— Ну и чудеса! — кричат все.
— Да, — говорит Йоло, — и отдаю я вам ее от чистого сердца: как Миган опять брюхата, то по мне уж лучше спать ей на вереске, чем на этой перине. Тащи ее отсюда, сказала Миган, отдай ее Хайвелу Мортимеру, потому что его врасплох вроде меня не застанешь.
Тут, конечно, все снова покатились со смеху.
— И правильно, — говорит моя мать, а сама опять стала совсем пунцовой, — от иных кроватей добра не жди, но на этой моему хозяину будет мягко лежать. Не выпьешь ли чаю на дорожку, Йоло?
— Мне бы чего-нибудь покрепче, — отвечает он. — Пойду-ка я в «Барабан и обезьяну» разогнать тоску, я-то ведь надеялся застать вас одну. Я, конечно, грешник, но и я понимаю, что поживиться мне нечем, когда вижу такую добродетель и сынка шести футов ростом в двух шагах от моей задницы.
— Еще чего выдумаешь! — смеется мать.
Тут он взял ее руку и поцеловал, низко поклонившись, а соседи вытягивали шеи и просто взвизгивали от хохота.
— Вот сюда, — сказал я, подталкивая его к двери, но тут на пороге, размахивая корзиной, показалась Эдвина; растрепавшиеся белые волосы упали ей на лоб.
— Теперь я, пожалуй, не откажусь от чашечки чаю, миссис Мортимер, — сразу заявил Йоло, поглядывая на Эдвину. — Две красотки всегда приятнее одной.
— Не будет тебе чаю, — крикнула Эдвина. — Беги-ка скорее на улицу и отгони Энид от ворот, потому что к нам явился гость в карете парой и форейторы зубами скрипят от злости.
— Кто это? — спросил я, а соседи стали исчезать один за другим.
— Человек в плаще, — задыхаясь, сказала она, — и совсем посинел от гнева… чтобы этого проклятого осла сейчас же убрали ко всем чертям.
— Эдвина, что ты говоришь! — ахнула мать.
— Карета парой? А какой он из себя?
— Толстый, черный, с хлыстом и в высоких сапогах.
— И форейторы, говоришь? — прошептал Йоло.
— Два и две белые кобылы, — ответила Эдвина.
— И он идет сюда? Господи помилуй, — крикнул Йоло. — Это Крошей Бейли! — И, метнувшись в дверь, он перемахнул через изгородь Тум-а-Беддо, не задев ни единого листочка, а остальные соседи бросились врассыпную.
— Крошей Бейли… — побелев, прошептала мать.
— Ну и что же? — спросил я, но она не стала меня слушать.
— Эдвина, беги скорее наверх в детскую спальню и сиди там, пока я не позову.
— Почему, мама?
— Иди, тебе говорят! — Она подхлестнула Эдвину передником, заперла за ней дверь спальни и спрятала ключ за корсаж — и все в одну секунду. А потом подошла ко мне, вся дрожа, прижав ладони к щекам.
— Успокойся, — сказал я. — У него две руки, две ноги и одна голова, и он не король английский.
— Ну, положим, почти король, — сказала она. — О черт! Приехал Крошей Бейли, а у нас тут ослица Энид, и Йоло Милк, и бог знает что можно подумать. — И, схватив тряпку, она принялась бегать по пустой
