комнате, смахивая пыль со стен.
Но и на это уже нет времени. Вот он.
Он не стал стучаться — ведь он владел поселком, владел всеми его жителями и целой империей чугуна и железа. Он стоял на пороге, и из-под его распахнутого плаща виднелся прекрасно сшитый черный сюртук. Руки и горло у него были в кружевах. Таков был этот хозяин железа — совсем помещик с виду, человек, взявший торговлю за горло, заводчик, которого равно ненавидели и рабочие, и союзы; надменным аристократом стал этот брат Иосифов, бродяжка, приехавший в Кифартфу на осле и занявший тысячу фунтов, чтобы распять Нантигло. Расставив ноги, он выгнул хлыст поперек живота и, прищурясь, смотрел на нас.
— Миссис Мортимер?
Мать, онемев, низко присела; от ее дрожащих рук по юбке бежали мелкие складки.
— А ты? — Он повернул ко мне красное пухлое лицо.
— Йестин, сын, — ответил я.
— Сын человека, которого избили?
— Да, сэр.
Он вошел — и дом уже принадлежал ему, он источал власть, и мы тоже уже принадлежали ему.
— Сожалею, что вы лишились мебели, сударыня, — сказал он. — Но теперь в нашей округе это случается не реже раза в неделю: уэльсцы ломают ноги уэльсцам и жгут жилища уэльсцев. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы положить этому конец.
— Спасибо, сэр, — сказала мать.
— Это почти все ирландцы, — сказал я. — Из Нанти.
Он перевел взгляд на меня.
— Разве Проберт ирландец?
— На каждого Проберта приходится пятьдесят ирландцев.
— Интересно, — сказал он. — Я это запомню. Кем ты работаешь?
— Подвозчиком.
— Сколько я тебе плачу?
— Шесть шиллингов в неделю.
— Не забывай об этом. Ты будешь говорить, только когда я тебя спрошу, или попадешь в черные списки. — Он повернулся к моей матери. — Вы были здесь, когда сожгли мебель?
— Была, сэр, — ответила она еле слышно.
— Так, значит, вы сумеете узнать этого Проберта?
— Да, сэр.
— А других вы опознаете, если потребуется?
— Только Проберта, сэр…
— Бог мой! — Он досадливо отвернулся от нее.
— Это было ночью, сэр, — шептала моя мать. — Ни мужа, ни старшего сына не было, когда «быки» вернулись, выгнали меня на улицу и вытащили мебель. Лица у них были вымазаны сажей…
— А где был ты? — спросил он меня.
— Хватит одного избитого; кто-то должен работать, чтобы семья не умерла с голоду, — сказал я. — Отец велел мне остаться здесь, когда его увели.
Выражение его лица изменилось, и он кивнул, признавая разумность такого решения.
— Но я отплатил одному «быку», — сказал я. — Я дал ему пятьдесят палок, чтобы отметить его как следует.
— Ты знал этого человека?
— Нет.
— Но ты сможешь его узнать?
— Было темно, — сказал я. — Я не разглядел его лица.
Минуты две было слышно только, как щелкал хлыст по высоким кожаным сапогам; потом он сказал:
— Вот так всегда. Полное беззаконие, никакого уважения к властям. Кого-то избили, его сын отомстил тем же. В дни, когда трюмы кораблей ждут ссыльных, ты бьешь палкой безыменного человека. — Он подошел к окну и стал смотреть наружу. — Я плачу налоги, чтобы иметь военную охрану, но ни один рабочий не хочет опознавать «шотландских быков». — Он понизил голос. — У вас память как будто получше, чем у вашего сына, миссис Мортимер. Если Проберта поймают, я буду рассчитывать, что вы его опознаете, помните об этом.
— Она не станет его опознавать, — сказал я быстро. — Отец не позволит. Выдай кого-нибудь из «быков», и тебя убьют.
— Выдай двух-трех, повесь двух-трех, и мы скоро от них избавимся, — ответил он.
Я продолжал вслепую напролом, хотя и боялся черного списка, — но ничего другого мне не оставалось:
— Повесить двух-трех еще не значит очистить от них горы, — сказал я. — «Быки» появились из-за черных списков, а черные списки появились из-за ирландцев, которых вы ввозите, чтобы меньше платить уэльсцам. Вам никогда не уничтожить «шотландских быков». Союзы растут, а с ними растет и их число, потому что кто-то должен толкнуть рабочих на борьбу против нынешней оплаты и условий труда.
Он сверлил меня взглядом.
— Вы хотите изменить положение, но беретесь не с того конца, — сказал я. — Вы ввозите ирландцев, селите их под мостовыми арками и платите им железной монетой, вздувая цены в заводской лавке и торгуя дешевым пивом в «Лесе». И ждете, что мы тоже станем такими. Но этого не будет, потому что мы — уэльсцы.
— Что ты, Йестин! — в страхе всхлипнула мать.
— Замолчи, — сказал я. — Он может уморить нас голодом, но повесить он нас не может, так что пусть убирается к черту со своим железом.
— Хорошо сказано, — заметил Бейли. — Продолжай.
— И продолжу! — сказал я в отчаянии. — Мой отец не вступил ни в общество взаимопомощи, ни в союз. Он всегда учил меня, что главное — это преданность хозяевам, но я перестаю ему верить, потому что стыд и позор числиться в книгах человека, который смотрит на своих рабочих, как на мусор, вынуждает их бежать в горы и разбойничать, а потом хочет, чтобы их земляки доносили на них.
— Ты кончил? — спокойно спросил он.
— Почти, — сказал я. — Увезите ирландцев, договоритесь с союзом, закройте заводские лавки, платите больше всем рабочим. Вот тогда вы избавитесь от «быков». Остальное предоставьте рабочим, и вы будете посылать в Ньюпорт больше железа, чем Доулейс и Мертер, вместе взятые.
Комната звенела от тишины. Он вытащил из жилетного кармана маленькую книжечку и карандаш.
— Имя? — спросил он.
— Я же сказал вам. Йестин Мортимер.
— Отлично, — заметил он, записывая. Потом закрыл книжечку и сунул ее назад в карман. — Посмей еще раз повысить на меня голос, и я заставлю вашу семейку образумиться, но избей еще двух-трех «быков», и я повышу тебе жалованье. — Он повернулся к моей матери. — Уложите вещи, какие у вас остались, миссис Мортимер, потому что вы переезжаете в Нантигло, и последите за вашим сыном, а то он по молодости лет чересчур язык распускает. А теперь проводите меня к вашему мужу. Мне нужны такие молодцы, которые говорят, что думают, срывают стачки и бьют палками «шотландских быков».
Очень уверен в себе был Крошей в тот день, когда приехал в наш поселок.
Глава шестнадцатая
И вот в холодный октябрьский день мы навсегда покинули наш дом, чтобы поселиться в Нанти, и
