впечатление.
— Я не в состоянии выразить, насколько она меня очаровала. Со дня смерти моего отца мой дядя, герцог Медина, все время мне напоминает, что хотел бы видеть меня женатым. До сих пор я закрывал уши для всех увещеваний и намеков, отказываясь его понимать. Но то, что я увидел сегодня…
— А что вы увидели сегодня? Серьезно, дон Лоренцо, не потеряли ли вы рассудок, что мечтаете жениться на внучке самого умелого и работящего сапожника Кордовы?
— Вы забываете, что она также и внучка покойного маркиза де Лас Систернаса. Но оставим в стороне происхождение и титулы. Уверяю вас, что я никогда не видел женщины более привлекательной, чем Антония.
— Возможно, но тем не менее вы же не намерены на ней жениться?
— А почему бы и нет, дорогой граф? Моего состояния достаточно для нас двоих, а у моего дяди де Медина нет предрассудков в этом отношении. С другой стороны, по тому, что я знаю о Раймонде де Лас Систернас, я могу с уверенностью сказать, что он охотно признает Антонию своей племянницей. Я считал бы себя самым последним негодяем, если бы думал только о том, чтобы соблазнить ее. Мне кажется, в ней собраны все качества, которые я желал бы увидеть в жене: она молода, любезна, красива, нежна, умна…
— Умна? Она не в состоянии сказать ничего, кроме да или нет.
— Очень мало, согласен, но это всегда так кстати!
— В самом деле? Я складываю оружие! Вот что называется аргументом влюбленного, и я не осмеливаюсь больше вступать в дискуссию с человеком, владеющим такой совершенной диалектикой. А не пойти ли нам в Комедию?
— Сегодня не могу: я только вчера приехал в Мадрид и еще не видел сестру. Ее монастырь находится на этой улице, а я вернулся, потому что хотел узнать, что заставило ее пойти туда. Мне все-таки очень хочется это знать, и, возможно, я проведу целый вечер с сестрой у переговорной решетки.
— Вы говорите, ваша сестра в монастыре? Да, действительно, я забыл. Но что случилось с доньей Агнес? Я не понимаю, как вы могли решиться заточить в монастырь такое юное создание!
— Да неужели я! Дон Кристобаль, как вы могли заподозрить меня в этом варварстве? Она постриглась в монастырь по доброй воле, и нужны были очень необычные обстоятельства, чтобы заставить ее навсегда покинуть мир. Я использовал все средства, которые были в моем распоряжении, чтобы отговорить ее от этого гибельного решения, но все мои усилия оказались бесполезными, и я навсегда потерял сестру!
— Впрочем, не стоит очень огорчаться, Лоренцо, мне кажется, что вы должны значительно выиграть от этой потери, поскольку, если мне не изменяет память, часть доньи Агнес составляет десять тысяч пиастров, половина из которых должна перейти Вашему Высочеству… Святой Яго! Даже если бы я имел пятьдесят сестер, я бы согласился потерять их таким же образом, всех до единой, и был бы не слишком огорчен.
— Как, граф, — раздраженно заметил Лоренцо, — вы считаете меня настолько низким, чтобы повлиять на решение сестры? Вы полагаете, что гнусное желание стать обладателем ее состояния заставило бы меня убедить ее уйти в монастырь?
— О! Я узнаю вспыльчивый характер старины Лоренцо! Дай Бог, чтобы Антония укротила ваш буйный нрав, или через месяц, я боюсь, мы перерёжем друг другу глотки! А сейчас, чтобы предупредить эту трагедию, я удаляюсь и оставляю поле битвы за вами. Прощайте, кавалер огнедышащей Этны, умерьте ваш пыл и помните: если вам понадобится, чтобы я приударил за старой кокеткой, мы можете рассчитывать на меня!
И, сказав это, он решительно зашагал прочь.
«Как жаль, — подумал Лоренцо, — что при таком прекрасном сердце он не способен серьезно рассуждать».
И, поддавшись какому-то внезапному порыву, он снова вошел в собор.
Тень медленно выползала из всех углов и так быстро растекалась по апсиде, как если бы дрожащий огонек лампады перед образом святого все больше и больше погружался во мрак.
Мысли Лоренцо были странно созвучны торжественной печали, царящей в церкви. Пустота, вдруг образовавшаяся после ухода Антонии, мысль о сестре, заключенной в монастырь, ее жертва, о которой так жестоко напомнил ему друг, вызывали в его душе мрачные картины. Внезапно на него навалилась какая-то тяжесть, и он буквально рухнул на ближайшую скамью, охваченный усталостью и отчаянием. Так он сидел, опустив голову на руки, дав волю своему воображению. Все события вечера проходили сейчас перед ним с необычайной яркостью, и над всем этим — мысль о женитьбе на Антонии. Какие препоны готовило ему будущее? И как отнесется к этим планам его семья? Не был ли прав дон Кристобаль? Был ли он сам так уверен в согласии своего дяди Медина? Все эти мысли в бешеном вихре крутились у него в мозгу. Внезапно ему захотелось оказаться снаружи, на голубой площади, под прозрачным небом, где царит тишина, но его удерживало предчувствие необычайного. Ему казалось, что он не принадлежит полностью самому себе, что его околдовало присутствие чего-то мрачного. Тем временем собор преобразился. Готический мрак нефов вдруг наполнился шумом голосов. Свет множества серебряных ламп, подвешенных к сводам, смешивался с лучами молодой луны. Мелодия органа наполняла церковь. В глубине нефа сверкал алтарь, словно украшенный для великого праздника. Перед Лоренцо двигалась странная процессия, улыбаясь и перешептываясь. Его давно умершая мать держала за руку Антонию, которую представляла ему с горьким упреком:
— Смотри, вот тень твоей несчастной невесты.
Антония смотрела на него, краснея: она стояла перед ним на коленях, и на лице ее играла невыразимая радость.
— Теперь, — сказала она, — ты — мой, я — твоя, и даже смерть нас не разлучит…
Их губы уже должны были встретиться, когда густая тень стремительно подлетела к ним и грубо оторвала их друг от друга. В тот же миг раздался исполинский голос, сковав Лоренцо ужасом:
— ТЩЕСЛАВИЕ, СЛАДОСТРАСТИЕ, БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ.
Подступившая вдруг тошнота заставила его было приподняться, но сильный порыв удержал его на месте. В грозовом небе лучи леденящего солнца освещали снизу фигуру возносящейся Антонии. Его охватила странная радость, прямо связанная с полетом сияющего образа. Он чувствовал, что чем выше поднимается Антония, тем больше охватывает его необъяснимый восторг. Все было кончено, но это в конечном итоге было неважно, ибо все должно было начаться снова. Это было начало нового мира и новой жизни. У его ног, словно погибшая звезда, вращалась Земля. Он еще находился в том же состоянии восторга, когда черное облако скрыло от него девушку. Он увидел себя лежащим на каменном полу церкви, где под сводами продолжала звучать восхитительная музыка органа. Он поморгал: это была та же церковь.
«Неужели я спал! — подумал он. — А эти фигуры, такие реальные, эти люди, этот шепот, эти огни… Сны не бывают такими четкими».
Сколько времени сейчас могло бы быть? Он уже собрался выйти из собора, когда внезапно его внимание привлекла тень, пляшущая на стене от света целого леса восковых свечей.
Лоренцо хотел рвануться с места. У него было ощущение как в страшном сне, когда отнимаются ноги: какой-то незнакомец прямо на его глазах осыпал Антонию непристойными ласками. Она в исступлении отвечала ему тем же. Лоренцо удивился, услышав свой голос в церкви, где вдруг воцарилась тишина (и собственный голос ему напомнил другой, который только что шептал ему прямо в ухо):
— Возможно ли, неужели это правда?
— Нет, ты прекрасно знаешь, что это неправда, — ответила ему Антония, раздирая зубами пару великолепных черных крыльев, принадлежащих черт знает кому!
Лоренцо померещилось, что его ноги омывает свежая струя. Он почувствовал, что может двигаться, и когда с удвоенным пылом он кинулся к Антонии, та же черная фигура со свистом подпрыгнула. В это мгновение ему показалось, что земля покачнулась на своей оси. С ужасным треском в апсиду ударила молния, и своды вокруг него рассыпались на мелкие кусочки. Во все стороны в панике разбегались монахи. Собор исчез. Лоренцо оказался в центре светящегося отверстия, похожего на вход в пещеру, в которой свешивались с потолка сталактиты из человеческих конечностей. Сияющее облако, принявшее Антонию,
