Хемлок, или яды

безволия.

Августа могла бы, конечно, возразить, что полное отсутствие подбородка тоже кое о чем свидетельствует, но промолчала и, лишь раздраженно вздохнув, вышла из комнаты и поднялась по крутой лесенке. Теперь она безошибочно угадывала по запаху, когда можно стучаться к дядюшке Фреду.

— Реки, широкие, как море, и с такими далекими берегами, что едва видна лишь кромка... Рыбачьи суда, длинные, изогнутые полумесяцем лодки и другие, с соломенными парусами, залатанными, точно плащ Арлекина, а за ними - большие пароходы, везущие джут в Калькутту... Порою реки так сильно сужались, что джунгли касались тебя ветвями, поглаживали на ходу... А иногда река протекала через болота, где вокруг - ничего, кроме неба... Небо... И равнины... Белесые, точно подернутые дымкой, и вдруг - яркое алое пятно дерева мохур[195]... Страна вечных матерей...

***

Сидя дома, Хемлок обычно каждый день гуляет в старинном ландграфском парке. Живописный пейзажный парк с вековыми ивами вокруг бассейна (эти ивы и бассейн - декорации Ахерона) повсюду обнаруживает признаки ветхости, вопреки юной густой зелени. Это замкнутый мирок, умозрительное построение, заполненное историческими фигурами полотно. В старину знатные дамы- пуританки надевали передники и двойными бантами плиссированных чепчиков, точно створками раковины, прикрывали по-деревенски розовые щеки. Дамы носили высокие корсеты, пахли свежевыглаженным бельем и кислым молоком. Аромат тисовых беседок был таким же, как сейчас, - терпко-сладким, темным и полным нежности, а в паре метров отсюда герр библиотекарь Гёльдерлин сочинял свой «Гиперион»[196]. Здесь играли на хорошо настроенном клавесине и праздничными вечерами стелили на пихтовый пол блекло-розовые ковры - такого же цвета, как розы, вянущие в сентябре на кедровой террасе, в игольчатом соборе с застоявшимися голубыми испарениями.

Парк изобилует бледными, угрюмыми цветками безвременника с ядовитыми чашечками для эльфов, страстно желающих стать смертными. Безвременник копирует весенний крокус, жеманничает с холодной грацией злокозненных детей, но пернатых ему не обмануть. Известна лишь история о том, как бедные девочки из старого города приготовили из него жуткие блюда: каждый, кто их отведал, умер, за исключением кукол. В отличие от парка при доме священника, ландграфский полон загадок и тайников. В одном из его уголков Хемлок даже обнаружила маленький вид цикуты, растущей кустиком у стены. Занятные растения. Смертельная доза - шесть-восемь граммов высушенных листьев, действие проявляется спустя три-шесть часов. Но, как и у всех токсичных растений, вирулентность зависит от времени сбора, метода сушки и выбранной части. Масетта кое-что в этом смыслила, Скрофа хранила секрет, дошедший из глубины веков, но Локусте он, наверное, уже казался чересчур примитивным.

Утром Хемлок заметила, как над цикутой низко склонилась девушка в отвратительном тирольском лоденовом пальто. Очевидно, она держала в руках садовые ножницы, но, заслышав шаги Хемлок, живо выпрямилась и отвернулась, точно уклонившийся от ветра сорняк. У девушки была круглая и компактная голова, похожая на яблоко, и узкий веснушчатый лоб в тисках золотисто-каштановых волос. Ее- то образ и всплывет перед глазами Хемлок, когда пару месяцев спустя доктор Лал Нахар попробует описать ей другую:

— Похоже, она любила носить розовое. Розовое и табачное... Отец видел ее здесь чуть ли не ежедневно, в его описании она представала, как живая. Круглая голова, напоминавшая плод, и веснушчатое лицо со странным пушком, обрамленное золотисто-каштановыми волосами, наползавшими на виски, на лоб... Будто когти или перья...

Через семьдесят с лишним лет после смерти Августы Хемлок снова встретит увиденную в парке девушку, но, почему-то смутившись, не расскажет об этом никому.

***

Джордж Гамильтон отправился вместе с семьей в Шотландию, и, сама себе в этом не признаваясь, Августа очень расстроилась, что ее не взяли с собой. Гамильтоны уехали на север на три месяца - путешествовать по горам, осматривать города, беззаботно гулять по побережью, и Августа уже знала, что по возвращении Джордж останется в Лондоне всего на три дня, после чего направится в Саутгемптон. Три дня - очень краткий срок, но за это время многое может произойти. Письмо Глэдис привело Августу в неописуемую радость: ее приглашали в Хаммерсмит на большой прощальный обед с танцами накануне отъезда Джорджа. Девушку охватило нервное возбуждение, предчувствие переломного момента и уверенность в том, что решается ее судьба. Она начала готовиться, комбинируя украшения, мечтая о новых туфлях, репетируя перед зеркалом позы, мобилизуя все свое обаяние и заранее разрушая его расчетливыми ухищрениями. Августа старалась даже не грызть ногти и смогла продержаться целую неделю! Ее угнетал медленный ход времени, но вместе с тем ужасала быстрая смена дней.

Проявив необычайную изобретательность, Августа выпросила у матери персиковое сатиновое платье и собственноручно выкрасила машинный гипюр в табачный оттенок. Она купила очень тонкие коричневые льняные чулки и бальные туфельки почти такого же цвета, как платье. Застегнула шарообразные пуговки корсажа, надела золотое колье, заплела красивые волосы в шиньон и положила в вышитую бисером сумочку, которую с массой предостережений одолжила тетушка Мёртл, надушенный лавандой носовой платок. Посмотрев в зеркало, Августа увидела, что она очень красивая. Красивая оттого, что решалась ее судьба. День и впрямь выдался судьбоносным.

Августа боялась опоздать, но не хотела прийти и раньше времени. Мать, тетушка Мёртл и Эмма похвалили ее наряд, она уже закрыла за собой дверь, как вдруг заметила тень на стене лестничной клетки. Красноречивый и вместе с тем неясный силуэт излучал ожидание, коварную терпеливость не то паука, не то крокодила. Вырезанная фигурка, пышущая угрозой и дрожавшая от злорадства. Силуэт охотничьей фуражки с двойным козырьком, похожей на головной убор человека, увиденного шесть лет назад в обществе девицы Эддоуз (в «Пенни» приводились показания свидетеля), всего за несколько минут до того, как констебль из Сити обнаружил на углу Майтер-сквер ее развороченный труп. Непрозрачная, плотная проекция, отягощенная неотвратимостью и бесповоротностью: замысел, который уже невозможно разрушить. Разве что пойти на попятный, быстро отступить к двери и запереться за спасительной створкой. Августа так испугалась, что даже не вскрикнула: язык онемел, когда тень на площадке вздрогнула из-за оклика. Августа боялась глубоко вздохнуть и сжалась до размеров собственного сердца, стучавшего в висках. К счастью, ключ еще торчал в замке, иначе она бы его не вставила. Задвинув наконец засов, девушка бессильно сползла на гранатовый цветочный узор ложновосточного ковра.

Когда она пришла в чувство, в приоткрытую дверь столовой все еще лился свет, а из кухни вместе со звуками обеденных приготовлений доносился голос миссис Гудвин, перемежаемый голосами тетушки Мёртл и Эммы. Августа с трудом встала и, шатаясь, поднялась по лестнице на чердак. Она упала на кровать прямо в одежде, не снимая даже перчаток: шляпка сползла набекрень, аромат золотисто-каштановых подмышек, оставивших огромные влажные ореолы на розовом сатине, смешался с затхлым запахом агонии - стародавним дыханием ужаса. От потрясения Августа забылась глубоким сном, очнулась только посреди ночи и лишь тогда сняла испачканную одежду. Ей не хватило сил даже расплакаться.

Гамильтоны сильно расстроились, что она не пришла, и немного обиженно утверждали, что Августа наверняка приглянулась бы Джорджу. И это была сущая правда, ведь он всю жизнь мечтал встретить грациозную девушку с круглой головкой, золотисто-каштановыми волосами, толстоватым носом, болыиеватым ртом и бархатистой кожей. Порою он на это еще уповал, но надежды постепенно таяли.

Утром следующего дня Джордж Гамильтон отбыл в Саутгемптон, чтобы затем отплыть в Пенанг, куда Августа не приедет к нему никогда.

Следуя прерафаэлитской моде, она гладко причесала волосы на прямой пробор, дабы скрыть пусть маленькие, но чересчур закругленные и смешные уши. Августа была нервной и экзальтированной, изводила себе бесконечным ожиданием. К двадцати трем годам фактически превратилась в старую деву, и взгляд ее был столь явственно жертвенным, что все мужчины в испуге разбегались.