Хемлок, или яды

первые экземпляры «рыболовной флотилии», а также несколько пар молодоженов. На вершине социальной пирамиды стояли военные и важные шишки из ИГС[204], а в ее основании помещались плантаторы и купцы с супругами, не считая всяческой мелюзги - нянек, гувернанток, барышень на выданье и т.п. Сами эти классы подразделялись на категории, чей статус отчетливо читался на лице стюарда, когда тот ставил перед пассажиром тарелку. Августа подметила невыразимое отвращение, с каким стюард грохнул перед ней суфле из семги с побегами спаржи, но тревожиться было не о чем: видимо, к обеду просто следовало надеть шляпку поэлегантнее. Повсюду мелькали токи с эгретками, опаловые броши, крупные жемчуга - всевозможные сокровища, купленные за бесценок во время предыдущих поездок в Индию. Августа горячо надеялась сорвать и свой куш.

При переходе Бискайского залива она не испытывала недомогания, хотя пароход яростно качался на волнах, а, напротив, пришла в изумление, вспомнив, разумеется, Теннисона, и решительным жестом вычеркнула из памяти хилую брайтонскую зыбь, продавцов копченой селедки и биноклей, а также омерзительных девчонок в ажурных шляпках с воланами, втихую повесивших куклу. Море здесь было другим: гибралтарские сирены, некое подобие торта на фоне ярко-голубого неба, безумное оживление на борту, взлетавшие вуалетки, наведенные подзорные трубы, болтовня, пояснения...

После полудня, когда игры на палубе прекращались из-за жары, время словно растягивалось. Матросы расставляли полотняные маркизы, а стюарды покрывали тиковыми чехлами кресла. Горизонт цвета индиго медленно поднимался и опускался. Августе нравилось наблюдать за суетой морских свиней или просто сидеть на палубе, обвязав волосы шарфом, который горизонтально развевался вдоль поднимавшихся и опускавшихся перил. Скулы немного розовели, веки слегка тяжелели. Как ни удивительно, она оставалась одна.

— «Ни одна любовь не устоит перед морской болезнью», как сказал Байрон, наверняка знавший в этом толк.

Она оглянулась на коренастого человечка, явно слепого на один глаз, с подстриженной бобриком бородой.

— Увы, Байрон был англичанином...

— Разумеется. А вы сами?..

— Ну, я-то ирландец!

Он гулко ударил себя кулаком в грудь.

Августа вспомнила, как ее сосед по столу, представившийся Гэваном Кэхиром О’Бирнсом, горячо критиковал закуски, дамские физиономии, правительство ее величества и абсолютно тошнотворное высокомерие, с каким гусары II-го полка вели себя в баре.

— Первая поездка в Индию, не так ли?

— Я еду к мужу в Мирут.

— Что ж, милая дама, полагаю, вы слышали, что стада слонов возглавляет старая самка или, как говорится, старая кляча?.. В британских общинах Индии все то же самое: общественное мнение формируется мемсахибами [205] преклонного возраста. Впрочем, им не уничтожить Индию... Подлинную Индию... Страну Кали... О да, вы откроете для себя родину язв и дерьма, шанкра и мух... Будете на каждом шагу застывать в остолбенении... Инннннндхия... Anus mundi...[206] Ха-ха-ха!.. Вы увидите весьма, весьма аппетитные вещи, милейшая дама! Но будьте осторожны: если вы отвергнете Индию, она вас не признает. Если вы не полюбите ее страстно (а любит она только так, и только так любят ее), то она вас убьет. Иннндхия...

— Убирайтесь, вы пьяны!

— Я просто хочу предостеречь вас от шока. От шока, понимаете, милая дама?

— Оставьте меня в покое.

Он очень моложаво рассмеялся, а затем рассказал о графине Десмонд - разумеется, ирландке, которая умерла в возрасте 121 года, свалившись с вишни, еще в XVI столетии. О’Бирнс упомянул о своей жене-туземке, девятерых детях, торговле индиго («я ведь самый обычный боксвала[207], дорогая дама»), сделал пару шутливых, бестактных намеков на королеву Викторию и под конец дал несколько советов.

— Кстати говоря, не воспринимайте то, что происходит на судне, слишком трагично: сношаются тут пылко, словно в борделе, но при этом задарма. Смиритесь с мерзкой рожей стюарда и с физиономией вашей соседки - все они жаждут отдаться парням из кочегарки...

Августа сдавленно вскрикнула.

— В этом нет ничего дурного, моя дорогая дама. В Инннндхии вы увидите и не такое! Уж в этом-то не сомневайтесь! Такого насмoтритесь!

Он направился к коридору, злобно и весело смеясь над собственными шутками, как свойственно людям его пошиба, а сконфуженная и оскорбленная Августа осталась сидеть, обмахиваясь сложенной газетой. Разговор оставил неприятный осадок, и, весьма старательно нарядившись к ужину, она весь вечер пыталась игнорировать соседа.

На следующий день Августа столкнулась нос к носу с Гэваном Кэхиром О’Бирнсом на узкой лестнице красного дерева.

— В Адене мы запасемся углем, а при переходе через Красное море кок умрет от удара, потому что так требует традиция. Это как пить дать! Кок окочурится - такая уж у него работа. За это ему и платят. Даже акклиматизироваться не надо. Вся закавыка в акклиматизации... Рассказать вам о скоропостижной кончине Джозефа Арчибальда Кокса, умершего от перитонита после двухмесячного пребывания в Индии, во время которого он только тем и занимался, что боролся с нищетой туземцев?.. Или о том, как миссис Идалия Грин, ненавидевшая в Индии буквально все - от климата и пищи до прислуги и пейзажей, отдала концы, пока ее везли на запряженной волами телеге в больницу Шимлы?.. Самое любопытное, что лучше всего акклиматизируются (или, точнее, с наименьшим трудом обвыкаются) кельты - нуда, наш брат, уроженец Корка и Лимерика, Тирконнела и Килкенни...

— Пропустите меня, - сказала Августа, втянув плечи и протиснувшись вдоль перегородки.

— Ну конечно, дорогая дама, с удовольствием! Пусть превратности нищеты, эмиграции, голода и войн или, наоборот, удивительный подъем по социальной лестнице сводят нас с другими народами, пусть мы роднимся со славянскими царскими домами, зажиточными евреями либо прусскими юнкерами, но мы всегда, всегда остаемся прорицателями - vates (вы ведь знаете латынь, дорогая дама?), мечтательными чадами алкоголя и зеленого дождя...

Августа захлопнула дверь своей каюты и, тяжело дыша, прислонилась спиной к полированному дереву. Она догадывалась, что о некоторых особенностях Индии дядюшка Фред умолчал, придется открыть их для себя самой.

Зашли в порт Неаполя - цвета сепии, кости и ярь-медянки, как на старинной хромолитографии в столовой. Осмотр Помпей с их крошащимися развалинами и разрушенными дворцами, заросшими под дождем мятой и цикутой, смутил Августу, топтавшуюся в туристическом стаде.

Восток начинался с Порт-Саида, где пароход штурмом брали коробейники на царапавших его бока баркасах. Сперва сверкала зубная и глазная эмаль, а затем перевязанные веревками руки поднимали на борт вожаков обезьян, торговцев сувенирами, иллюзионистов, юнцов, магов, продавцов непристойных открыток и фруктов. Они приносили с собой на корабль запахи, волнение, беспокойство - предвестия дальних стран.

В Порт-Саиде горбатый хиромант внимательно изучил ладонь миссис Августы Фулхэм, после чего молча скрылся, даже не попросив денег. В Порт-Саиде доводилось запирать двери от угольной пыли и воров. В Порт-Саиде существовал обычай: целыми компаниями ходить в эмпорий Симона Арца, чтобы купить там тропический шлем, без которого вмиг умрешь от солнечного удара: следовало всегда надевать его перед выходом на улицу. Августа выбрала парочку - оба обвязанные зелеными шелковыми шарфами, и еще ее уговорили купить платье из сюры[208] с застегивавшимися карманами. Гброда она практически не видела, но вечером слышала, как по коридорам шумно проходили возвращавшиеся из борделей подвыпившие мужчины.