Вопреки требованиям зверской бережливости, почти все женщины из английских семей уезжали на лето в горы. Пока мужья томились в долинах, они могли вести в Шимле, Массури или Дарджилинге светскую жизнь, считавшуюся беззаботной.
Она насмешливо улыбнулась, но ничего не возразила - как и в былые времена, когда тетушка Мёртл изрекала какую-нибудь несусветную чушь. Любуясь кавалерийскими офицерами британской армии, гарцевавшими на Эспланаде, Августа порой мечтала о том, что кто-нибудь из них, возможно, расцветит ее жизнь новыми красками. Это были настоящие чванливые снобы, которые жили в самых красивых домах и содержали необыкновенных лошадей. Иногда они проезжали мимо в ландо, фаэтонах или кабриолетах и появлялись в сопровождении иностранок с выправкой русских принцесс. Эдвард недолюбливал британскую кавалерию и с удовольствием повторял (ему доставляли удовольствие сами эти повторы), что офицеры индийской армии должны нести гораздо больше ответственности, нежели офицеры британской. После чего пускался в бесконечные рассказы о защите границ и подавлении восстаний - писал тусклыми, серыми красками батальные полотна из жизни Британской империи.
Августа слушала рассеянно, вполуха, сидя очень прямо на веранде: в этой-то позе ее и увидел сосед из дома напротив, доктор Монро - вышедший на пенсию пожилой врач, который настолько притерпелся к Индии, что уже не мог без нее жить.
Хамида подняла улыбчивое лицо к небу, по которому тянулись длинные острые клинья, каждый год прилетавшие из Сибири. Клик-клик-клик... Где-то в далекой вышине их крик оборачивался манящим голосом сирены - столь же нечеловеческим, как пение облаков или ангелов.
В воздухе висело предсвадебное ожидание. С наступлением муссонов Иннндхия обнажала свою вульву. Сначала обжигающее дуновение, поцелуй печной топки, от которого дрожала листва и надувались шторы, а затем вдруг небо прорывалось, обрушивая свои потоки, и весь мир затапливало наводнением: Шива оплодотворял отдавшуюся ему землю, разом распускались все цветы, земля превращалась в охряную жижу, уносившую тушки зверей и вырванные с корнем растения.
Поскольку балки и двери рассыхались от жары, в щели шириной с палец ручьями текла вода. Мебель накрывали листьями каучука, на полу расставляли тазы, и ходили по дому под зонтиками. Внезапно все вокруг начинало гнить.
Воздух наполнялся запахом грибка. В садовых аллеях, как на пружинах, прыгали жабы и лягушки, из нор выползали змеи и, темнея от дождя, ползали в траве. Появлялся вонючий маленький прусак - скромный, неяркий, но настырный, словно бедный родственник. Он падал в суп, заползал в простыни, украшал сандвичи, совершенно безобидный, пока его не прибьешь и он не отдаст богу свою зловонную душонку. Белая юркая джутовая моль без конца мучилась угрызениями совести, но стоило на свою беду ее раздавить, кожа вскоре покрывалась шершавой экземой. Жара была временем инсультов, а муссоны - порой гнойников и волдырей.
Все вдруг начинали чесаться - сначала украдкой, затем явственнее и, наконец, остервенело: на коже вскакивали бессчетные прыщики, наполненные не водой, а кислотой!
А что прикажете делать?..
В больнице плохо разбирались в болезнях. Холера? Тиф? Малярия?.. В основном, малярия. Больного пичкали хинином и, если это была женщина, вскоре шушукались о выкидыше. Хинин заменил казацкий можжевельник, полынь и руту, затмил лекарственные травы Масетты и, словно полушка мандрагоры, помогал ребенку выйти из материнской утробы. Этот сезонный недуг отличал ту пору года, когда по городу громыхали карабины и завывали пристреленные псы.
Королева Виктория умерла, но еда вкуснее не стала. Колонисты либо пытались соблюдать подобие британской диеты, либо возвращались к неизбежному
С самого первого дня Августа заметила, что слуги, перебирая рис, сморкаются в руку, но отказалась от напрасной борьбы. Августа попала в западню - в заточение, как некогда в Лондоне, с той лишь разницей, что теперь в ее темнице было крошечное окошко - надежда на возвращение в Великобританию. Возможно, Эдвард согласится начать новую жизнь, еще раз попытать счастья? Вместе с тем Августа чувствовала, что не следует торопить события, дабы не усугублять положение. Потягивая чай либо
Августа прочла «Маркизу де Бренвилье» Александра Дюма-отца и была потрясена: она затрепетала, словно лягушачий зоб у поросшего цикутой ручья, когда-то давно в Танбридж-Уэллсе... Каким- то непонятным образом к ней возвращались старинные воспоминания... Образы, запечатленные на клеточном уровне, глубинные пласты сновидений. Голоса всех, кто с ней разговаривал, по-прежнему звучали в голове. Память была бумагой, сложенной сотню раз, и теперь Августа потихоньку ее разворачивала: лишь приоткрывая ломкие края, хрупкие створки, расстилала пергаментную поверхность, разглаживала ногтем этот палимпсест, еще немного его разворачивала, а затем снова складывала, чтобы приоткрыть чуть дальше.
Августа двигалась осторожно, вкрадчиво, постепенно вспоминая давнишние намеки, медленно точила камень - так термиты оставляют вещи, на первый взгляд, нетронутыми, но работа их становится явной, если приподнять чемодан, который вдруг рассыплется в пыль, или когда от сапог неожиданно отстанут подошвы. Августа была порасторопнее Эдварда - физически, конечно, слабее, но зато целеустремленнее. При этом она всегда видела лишь непосредственные препятствия и никогда не задумывалась над психологией противника. Так уж она была устроена - и не изменится до конца.
Эдвард противопоставил ей силу инерции, вытекавшую не столько из желания сопротивляться, сколько из довольства рутиной. Рутина была его дворянским достоинством, богиней, генеалогией, акрополем, освежающим оазисом имперскости. Эдвард не терял головы: его жалованье никогда бы не позволило жить в Лондоне с теми относительными удобствами, которых он добился в Индии: бунгало, пятеро слуг - маловато, конечно, но главное - это уважение и статус сахиба. Ну а служебные часы были недолгими и безмятежными.
Канцелярия воинской бухгалтерии располагалась в глубине сада, где жарился на солнце красный песок. В вытянутых зданиях с зелеными облупившимися жалюзи на окнах вечно царила дремота. Помимо доносившихся снаружи петушиных криков, там слышались только скрип перьев, скрежет панкхи, поднимавшей в воздух бумаги, которые забыли придавить галькой, да шаги босых чапрасси[226], приносивших папки или чашки переслащенного чая с серым молоком. Почти всю работу выполняли секретари, что не мешало Эдварду Фулхэму исправно получать 550 рупий в месяц, пусть даже его бесславная репутация не позволяла рассчитывать на повышение.
Августа томилась от скуки, попутно строя планы, как уломать мужа. Она выдумывала ситуации, способные пробудить столь чуждые Эдварду амбиции, старалась внушить ему, что празднества по случаю коронации - благоприятная возможность завести профессиональные знакомства, подняться в обществе. Он
