– А нам можно молиться? Это по правилам?
– Конечно, помолись. Только не вслух.
Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.
– Кэсси всегда молилась вместе со мной, – признается Наггетс.
– Кто такая Кэсси?
– Я тебе говорил.
– Я забыл.
– Кэсси моя сестра. Она за мной придет.
– А, да, конечно.
Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.
– Кэсси обещала. Она обещала.
Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.
– Наггетс, все хорошо…
Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.
– Эй, заткнитесь там! – шипит со своей койки Кремень.
– Вот именно, – вторит ему Танк. – Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?
Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:
– Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?
Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.
– Какую молитву она с тобой читала? – шепотом спрашиваю я.
– Вот сейчас улягусь спать, – шепчет он в ответ.
– Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, – подает голос Дамбо.
Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.
– Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.
Наггетс подхватывает на второй строке:
– Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.
На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:
– Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.
На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.
Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.
– А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.
45
На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.
– Рядовой Наггетс – военнослужащий, – напоминает мне Резник. – Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…
Резник отмахивается от моих аргументов:
– Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?
Что ж, Наггетс, я хотя бы попробовал.
– А что такое ОУ? – спрашивает Наггетс за завтраком.
– Обработка и уборка. – Я отвожу глаза.
Дамбо, который сидит напротив нас, стонет и отодвигает поднос с едой.
– Просто здорово. Спасибо. Для меня единственный способ проглотить завтрак – не думать об этом!
– Выдоить и выкинуть, малыш, – говорит Танк. – Здесь такая система.
Он смотрит на Кремня и ждет одобрения. Эти двое связаны крепко. В тот день, когда Резник меня повысил, Танк сказал, что ему плевать, кто теперь командир, он будет слушать Кремня. Я только пожал плечами. Без разницы. Когда мы выпустимся – если когда-нибудь выпустимся, – один из нас станет сержантом, и я знал, что это буду не я.
– Доктор Пэм показывала тебе гада, – говорю я Наггетсу.
Малыш кивает, по его лицу я вижу, что это неприятное воспоминание.
– Ты нажал на кнопку.
Малыш снова кивает, на этот раз медленнее.
– Как думаешь, что случается с теми, кто за стеклом, после того как нажимают на кнопку?
– Они умирают, – шепотом отвечает Наггетс.
– А больные люди, которых привозят в лагерь, те, которые не выздоравливают… По-твоему, что с ними делают?
– Хватит, Зомби, просто скажи ему как есть!
Это Умпа, он тоже отодвигает поднос с завтраком, причем это не добавка. Умпа, единственный в группе, никогда не обходится одной порцией. Кормят в лагере, мягко скажем, паршиво.
Я повторяю для малыша основную мысль руководства:
– Это не то, что нам нравится делать, но мы должны это делать. Идет война. Ты ведь понимаешь? Это война.
Я смотрю на сидящих за столом ребят и жду, что они меня поддержат, но только Чашка встречается со мной взглядом. Она радостно кивает.
– Война, – говорит Чашка, и вид у нее счастливый.
Мы выходим из столовой и пересекаем плац. Там под присмотром сержантов тренируются сразу несколько групп. Наггетс трусцой бежит возле меня, в группе его за глаза называют собачонкой Зомби. Мы проходим между третьей и четвертой казармами и выходим на дорогу, которая ведет к электростанции и ангарам по переработке. Холодно, небо затянуто тучами; такое ощущение, что вот-вот пойдет снег. Слышно, как где-то вдалеке взлетает «Блэк хоук», потом отрывистая и четкая стрельба из автоматического оружия. Прямо перед нами две трубы электростанции изрыгают в небо черный и серый дым. Серый сливается с тучами, черный долго не рассеивается.
У входа в ангар установлена большая белая палатка, вход увешан красно-белыми предупреждающими знаками. – В этой палатке мы переодеваемся перед тем, как приступить к обработке. Одевшись сам, я помогаю Наггетсу облачиться в оранжевый комбинезон, ботинки, резиновые перчатки, маску и капюшон. После этого читаю ему лекцию о том, что, находясь в ангаре, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя снимать с себя любую деталь защитного костюма. Прежде чем дотронуться до чего-то, Наггетс должен спросить разрешения. Если по какой-то причине он выйдет из ангара, перед возвращением обязательно надо пройти обеззараживание.
– Главное, держись рядом со мной, – велю я Наггетсу, – и все будет в порядке.
Малыш кивает, капюшон раскачивается взад-вперед, и защитное стекло бьет его по лбу. Он пытается усвоить информацию, но получается не очень. Тогда я говорю:
– Наггетс, они просто люди. Самые обычные люди.
Внутри ангара сортируются тела этих самых обычных людей. Зараженные отсеиваются от чистых, или, как мы говорим, – гады от негадов. У гадов на лбу метки – яркие зеленые круги, но и без них можно понять, кто есть кто. Трупы гадов всегда свежее.
Тела складывают у дальней стены, там они ожидают, когда их переложат на длинные металлические столы, которые установлены по всей длине ангара. Все тела на разных стадиях разложения. Каким-то месяц, а какие-то выглядят достаточно свежо, чтобы сесть на столе и помахать вам ручкой.
В процессе обработки участвуют три группы. Одна перекатывает трупы к столам, вторая их обрабатывает, третья перемещает обработанные тела к выходу. Чтобы труд был не таким монотонным, группы периодически меняются местами.
Обработка – самое интересное, именно с нее начинает наша группа. Я приказываю Наггетсу ничего не трогать и только смотреть, пока не поймет, что и как делать.
Вытаскиваем все из карманов. Сортируем содержимое. Мусор в одну корзину, электронику – в другую, драгоценные металлы – в третью, просто металлы – в четвертую. Бумажники, сумочки, документы, наличные – это все мусор. Некоторые новобранцы не могут сдержаться – старые привычки умирают не сразу – и набивают карманы банкнотами.
Фотографии, удостоверения личности, всякие маленькие сувениры, которые не из керамики, – мусор. Почти у всех, и у старых, и у молодых, карманы заполнены предметами, ценность которых могли бы объяснить только их владельцы.
Наггетс не произносит ни звука. Он наблюдает за моими действиями и перемещается вместе со мной от одного тела к другому. В ангаре работает вентиляция, но трупный запах неистребим, он проникает повсюду, и ты привыкаешь к нему, а через какое-то время уже практически не ощущаешь.
То же самое происходит и с другими органами чувств. С душой. Что способно шокировать после пятисотого мертвого ребенка? Разве повидавший такое может
