Странно, но издали она кажется выше. Девочка примерно одного роста с Дамбо, но весит намного меньше… и она старше. Думаю, ей лет пятнадцать- шестнадцать, у нее лицо эльфа, темные, глубоко посаженные глаза, чистая белая кожа и прямые черные волосы. Первое, что привлекает внимание, – это ее глаза. В таких всегда пытаешься что-то разглядеть, но в результате приходится выбирать: либо они настолько глубокие, что тебе этого не увидеть, либо там просто ничего нет.
Это та девчонка, которая засекла нас с Наггетсом у дверей амбара ОУ.
– Рингер – девка, – шепчет Чашка и морщит нос, как будто почуяла какую-то гадость.
После появления Наггетса она перестала быть младшим ребенком в семье, и вот теперь она не единственная девочка в группе.
– И что мы будем с ней делать? – спрашивает Дамбо.
Я слышу в его голосе панику и улыбаюсь. Просто ничего не могу с собой поделать.
– Мы будем первыми выпускниками в лагере, – говорю я.
И не ошибаюсь.
49
В первый вечер пребывания Рингер в казарме номер десять царит атмосфера, которую можно описать одним словом: неловкость.
Никаких подколок. Никаких грязных шуточек. Никто не строит из себя крутого. Мы ведем себя как восторженный юнец на первом свидании; мы считаем минуты до отбоя. В других группах, может, и есть ровесницы Рингер, а у нас есть только Чашка. Но сама Рингер, кажется, не замечает нашей неловкости. Сидя на краю бывшей койки Танка, она разбирает и чистит винтовку. Рингер любит свою винтовку, это сразу видно. Она тщательно натирает ствол промасленной ветошью, пока холодный металл не начинает блестеть в свете флуоресцентных ламп. Мы изо всех сил стараемся не смотреть в ее сторону. Рингер собирает винтовку и запирает в шкафчике рядом со своей койкой, а потом подходит ко мне.
У меня в груди что-то сжимается. Я не общался с девчонкой своего возраста уже… сколько? Последний раз это было до начала чумы. Я не вспоминаю о своей жизни до чумы, это была жизнь Бена. У Зомби своя жизнь.
– Ты командир группы. – Голос у Рингер ровный; он, как и ее глаза, не выражает никаких эмоций. – Почему ты? – спрашивает она.
Я отвечаю вопросом на вопрос:
– А почему нет?
Рингер разделась до трусов и стандартной футболки без рукавов. Она смотрит на меня сверху вниз, прямая черная челка закрывает ей лоб почти до бровей. Дамбо и Умпа, чтобы не пропустить самое интересное, откладывают карты. Чашка улыбается – предчувствует конфликт. Кремень, который до этого складывал одежду для стирки, бросает комбинезон в кучу грязного белья.
– Ты хреново стреляешь, – говорит Рингер.
– У меня есть другие таланты. – Я скрещиваю руки на груди. – Видела бы ты, как я чищу картошку.
– У тебя хорошее тело. – Кто-то тихо ухмыляется, я думаю, что это Кремень. – Спортсмен?
– Был когда-то.
Рингер стоит надо мной: кулаки уперты в бедра, ноги на ширине плеч. Меня тревожат ее глаза, их чернота. Что там? Ничего или, наоборот, все?
– Футбол?
– Прямо в точку.
– И бейсбол, наверное.
– Когда был помладше.
Рингер резко меняет тему разговора:
– Парень, на место которого меня прислали, стал Дороти.
– Верно.
– Почему?
Я пожимаю плечами:
– А это важно?
Рингер кивает. Это не важно.
– Я была командиром в своей группе.
– Кто бы сомневался.
– То, что ты командир, еще не значит, что после выпуска станешь сержантом.
– Очень надеюсь, что это так.
– Я знаю, что так. Я спрашивала.
Рингер резко разворачивается и возвращается к своей койке. Я смотрю на свои ступни и понимаю, что пора бы подстричь ногти. У Рингер очень маленькие ступни с короткими широкими пальцами. Когда я снова поднимаю голову, она уже направляется в душевую с переброшенным через плечо полотенцем. Возле двери останавливается и говорит:
– Если кто-то в группе дотронется до меня, я его убью.
В ее словах нет ни угрозы, ни издевки. Она произносит это так, будто констатирует факт: сегодня холодно.
– Доведу твою мысль до всех, – говорю я.
– И когда я в душе, другим туда вход запрещен.
– Принято. Что-нибудь еще?
Рингер молча смотрит на меня через комнату. Я чувствую, что напрягаюсь. Каким будет следующий ход?
– Я люблю играть в шахматы. Ты играешь?
Я отрицательно качаю головой и кричу ребятам:
– Эй, извращенцы, кто-нибудь из вас играет в шахматы?
– Нет, – отзывается Кремень. – Но если ей захочется сыграть в покер на раздевание…
Это произошло раньше, чем я приподнялся над матрасом на два дюйма. Кремень лежит на полу, держится за горло и колотит воздух ногами, а над ним стоит Рингер.
– И еще: никаких сексистских подколок.
– Ну ты крутая! – восклицает Чашка.
Она действительно так считает; похоже, появление Рингер ее уже не расстраивает. Еще одна девчонка в группе – может быть, это не так уж и плохо.
– За то, что ты сейчас сделала, на десять дней вполовину урезается рацион, – говорю я Рингер.
Пусть Кремень получил по заслугам, но, когда рядом нет Резника, командую я, и Рингер не должна забывать об этом.
– Донесешь?
И снова в ее голосе нет ничего – ни страха, ни злости.
– Это предупреждение.
Рингер кивает и отходит от Кремня. Она задевает меня, когда идет за своим набором туалетных принадлежностей. Это девчонка пахнет, как… в общем, она пахнет как девчонка. В эту секунду я чувствую легкое головокружение.
– Я не забуду, что ты хорошо себя вел со мной, – Рингер откидывает назад челку, – когда стану новым командиром пятьдесят третьей группы.
50
Через неделю после появления Рингер наша группа переместилась с десятого места на седьмое. На третью неделю мы подвинули девятнадцатую группу с пятого места. А всего за две недели до выпуска уперлись в стену. Мы скатились с четвертого места на шестнадцать пунктов – это практически непреодолимое отставание.
Кекс, хоть и молчун, считает хорошо, он разложил все по полочкам. В каждой категории, кроме одной, есть небольшой шанс улучшить показатели. Мы вторые на полосе препятствий; третьи на воздушной тревоге и в кроссе; первые в «прочем», куда входят утренние проверки и соответствие несению службы в действующих войсках. Стрельба по мишеням – вот где мы провалились. Рингер и Кекс – отличные стрелки, и все равно в этой дисциплине мы на шестнадцатом месте. Если в следующие две недели не улучшим показатели, нам конец.
Естественно, не надо быть математическим гением, чтобы понять, почему мы набираем так мало очков. Командир группы хреново стреляет по мишеням. Поэтому хреновый стрелок отправляется к старшему инструктору по строевой подготовке и просит, чтобы ему дали время для дополнительных тренировок. Без толку. У меня неплохая техника, я все делаю уверенно и четко, и все равно, если я, расстреляв обойму на тридцать патронов, один раз попадаю в голову, можно считать, что мне повезло. Рингер так и считает, что это просто тупое везение. Она говорит, что даже Наггетс может выбить один из тридцати. Она старается этого не показывать, но моя «меткость» бесит ее. Бывшая группа Рингер на втором месте. Если бы ее перевели обратно, она бы попала в первый выпуск и была бы первым кандидатом на сержантские нашивки.
Как-то утром на пробежке она говорит:
– У меня к тебе предложение.
Рингер убрала черные шелковистые волосы назад и закрепила их узким ободком. Меня, естественно, не волнует, шелковистые они или нет.
– Я помогу тебе, но только при одном условии.
– Это ты о шахматах?
– Откажись от места командира.
Я мельком смотрю на Рингер. Ее щеки цвета слоновой кости разрумянились от холода. Рингер неразговорчивая девчонка, но молчит она не так, как Кекс. В ее молчании есть напряжение, от которого становится не по себе. Ее взгляд будто вспарывает тебя, он острый, как хирургические ножи Дамбо.
– Если ты не просился на эту должность, значит, тебе на нее плевать. Так отчего бы мне не занять ее?
– Откуда у тебя такие амбиции?
– Отдавать приказы – лучший шанс выжить.
Мы бежим от плаца к парковке у больницы и дальше к подъездной дороге на аэродром. Теперь перед нами трубы электростанции. Они продолжают изрыгать в
