добраться из пункта А в пункт Б, не растянувшись на мостовой. Я к тому времени уже понимал, что на своем участке мы не продержимся – толстый слой снега покрывал тротуар. Поэтому мы с Бобом укрылись в ближайшем переходе, где уже прятались от непогоды несколько работяг.
Я не хотел держать Боба на холоде дольше, чем нужно, и сделал все возможное, чтобы поскорее распродать журналы. К счастью, прохожие нас жалели, и пачка журналов таяла на глазах. К полудню я заработал достаточно денег, чтобы продержаться пару дней. Главное, их должно было хватить на оплату газа и электричества, до тех пор, пока погода не улучшится.
– Ну, теперь можно пойти домой, – устало улыбнулся я Бобу; мы вышли из укрытия на ледяной ветер и направились к автобусной остановке.
Существуют же более легкие способы зарабатывать деньги, сонно думал я, отогреваясь после зимней стужи. Ситуация осложнялась тем, что пропасть между теми, у кого были деньги, и теми, у кого их не было, со временем только росла. Выходя работать на улицы Лондона, ты становился героем повести о двух городах [4] , о чем мне напомнили через несколько дней.
Время было обеденное; мы стояли у вестибюля станции «Энджел», когда я заметил какую-то суету внутри рядом с турникетами, там, где пассажиры направлялись к выходу. Несколько человек оживленно общались с работниками станции, а потом прошли, не заплатив, и двинулись в нашу сторону.
Я сразу узнал плотного светловолосого мужчину в центре. Это был мэр Лондона, Борис Джонсон. Рядом с ним шли мальчик (наверное, его сын) и группа хорошо одетых помощников.
Поскольку времени на раздумья у меня не было, я среагировал инстинктивно, едва эта компания приблизилась к нам.
– Как насчет «Big Issue», Борис? – спросил я, размахивая журналом.
– Я немного тороплюсь, – нервно ответил он. – Хотя подожди…
К его чести, он начал копаться в карманах и достал кучку монет, которые пересыпал мне в руку:
– Держи. Это дороже британских фунтов.
Я не понял, что он имеет в виду, но все равно поблагодарил.
– Спасибо, что помогли нам с Бобом, – сказал я, протягивая ему журнал.
Мэр в ответ улыбнулся и кивнул рыжему:
– Какой у вас замечательный кот.
– Он настоящая «звезда». У него даже есть проездной на метро, так что он может ездить бесплатно.
– Потрясающе. Правда, потрясающе, – ответил мэр, прежде чем удалиться в сторону Айлингтон-Грин.
– Удачи, Борис, – пробормотал я, когда он исчез из виду.
Я не хотел показаться грубым и пересчитывать деньги при мэре, но, судя по количеству и весу монет, они с лихвой покрывали стоимость журнала.
– Как щедро с его стороны, да, Боб? – сказал я, вытаскивая монеты, которые торопливо сунул в карман куртки.
Но стоило мне рассмотреть их повнимательнее, как мое сердце упало. На всех монетах было отчеканено: «Confoederatio Helvetica».
– О нет, – разочарованно прошептал я. – Он заплатил швейцарскими франками.
Только тогда до меня дошел смысл его слов.
– Вот что он имел в виду, когда говорил, что они дороже британских фунтов, – проворчал я.
Проблема в том, что я бы предпочел нормальные деньги. Мэру, очевидно, и в голову не пришло, что в большинстве банков и пунктов обмена принимают только банкноты, а не монеты. Поэтому для меня эти деньги не имели никакой ценности.
Через несколько минут к нам подошла Давика, девушка, работавшая на станции и дружившая с Бобом.
– Видела вас с Борисом, Джеймс, – улыбнулась она. – Все прошло хорошо?
– Да не то что бы, – уныло отозвался я. – Он выложил мне кучу швейцарских франков.
Давика покачала головой.
– Настоящее богатство, – прокомментировала она. – Эти люди живут на другой планете.
В ответ я молча кивнул. Увы, со мной такое случалось не в первый раз.
Несколько лет назад я был уличным музыкантом на Ковент-Гарден. Время близилось к половине восьмого – час, когда в местных театрах и операх поднимали занавес. Из метро выскакивали люди, опаздывающие на спектакль; им было не до парня с гитарой. Впрочем, один человек все-таки заметил нас с Бобом.
Мужчина в галстуке-бабочке сунул руку в карман, когда до нас оставалось еще несколько ярдов. Он выглядел очень импозантно с гривой седых волос; мне показалось, что я видел его по телевизору, но где именно, вспомнить не смог. Когда он вытащил банкноту, я решил, что мне повезло. Поскольку это была красная бумажка, я решил, что речь идет о пятидесяти фунтах.
– Держи, парень, – сказал он, всовывая ее мне в руку.
– Ух ты! Спасибо огромное, – ответил я.
– Хорошего вечера, – рассмеялся он и, резко ускорив шаг, направился в сторону площади.
Я не понял, что его рассмешило, и решил, что все дело в хорошем настроении. Подождал, пока толпа немного схлынет, и достал смятую банкноту. И это оказались не пятьдесят фунтов. Хотя бумажка и была красной, нарисованный на ней бородатый мужчина был мало похож на королеву Елизавету II. А еще на банкноте значилась цифра 100. И надписи были на каком-то восточноевропейском языке. Единственное более-менее знакомое слово было «Srbije». Я понятия не имел, сколько стоит эта бумажка. Не исключено, что больше пятидесяти фунтов. Поэтому я собрал вещи и направился в пункт обмена на другой стороне площади Ковент- Гарден.
– Привет. Вы не подскажете, сколько это стоит? – спросил я у сидевшей за окошком кассы девушки.
Она озадаченно посмотрела на протянутую банкноту:
– Понятия не имею. Подождите, спрошу еще у кого-нибудь.
Она направилась к пожилому коллеге, сидевшему в глубине офиса, и вскоре вернулась обратно.
– Судя по всему, это сто сербских динаров, – сказала она.
– Ага. И я могу ее обменять?
– Сейчас посмотрим, какой там курс.
Девушка постучала по клавиатуре, потом взяла калькулятор.
– Ну… Выходит всего семьдесят пенсов. Так что мы не сможем ее обменять.
Я расстроился. В душе я надеялся, что денег хватит нам с Бобом на выходные. Как же! В такие моменты я особенно сильно ощущал уязвимость своего положения. Мне тридцать лет. У большинства мужчин в моем возрасте есть стабильный заработок, автомобиль, дом и пенсионные накопления, а еще жена и, может быть, даже дети. У меня не было ничего. Не скажу, чтобы я так уж сильно стремился связать себя узами брака, да и без машины я прекрасно обходился, но отсутствие стабильности и уверенности в завтрашнем дне меня угнетало. Я устал прозябать на улице. И терпеть унижение от людей, которые не имели ни малейшего представления о том, как я живу. В такие моменты я был близок к тому, чтобы все изменить. И через несколько дней после встречи с мэром я понял, что время пришло.
Закончив с работой пораньше, мы с Бобом спустились в метро, сели на поезд до Юстона, а там перешли на другую линию, чтобы добраться до вокзала Виктория. В переходах Боб гордо выступал впереди меня: он знал, куда мы направляемся.
Мы ехали на встречу с моим отцом; в последнее время мы стали видеться чаще. В прошлом отношения у нас были натянутые. Когда родители развелись, мама получила полную опеку и увезла меня на другой конец света, в Австралию, поэтому отец едва меня знал. Я уезжал от него маленьким мальчиком, а вернулся в восемнадцать лет угрюмым юношей. Через год жизни в Лондоне я и вовсе пропал из виду и стал жить на улице. Изредка я сообщал о себе, и отец искренне пытался мне помочь, но, честно сказать, вряд ли меня можно было спасти в тот момент.
Мы стали чуть ближе, когда я начал лечиться от наркотической зависимости; у нас вошло в привычку встречаться в пабе на вокзале Виктория и пропускать по паре кружек пива. Часть столиков стояла на улице, поэтому иногда я брал с собой Боба. Паб был дешевым и гостеприимным, и мы нередко там ужинали. Отец всегда меня угощал. Наверное, потому, что у меня никогда не было денег, чтобы угостить его.
Как обычно, отец приехал раньше нас.
– Привет. Что нового?
– В общем-то, ничего, – пожал плечами я. – Правда, меня достало торговать журналами. Слишком опасно. И в Лондоне полно людей, которым на тебя плевать.
Я рассказал ему о встрече с мэром. Отец посмотрел на меня с сочувствием, но я уже знал, что он ответит.
– Тебе нужно найти нормальную работу, Джейми.
Он был единственным, кто так меня называл. Я едва сдержался от того, чтобы закатить глаза.
– Легче сказать, чем сделать, пап.
Отец всегда был трудоголиком и синим воротничком до мозга костей. Из торговца сувенирами он вырос во владельца мастерской по ремонту бытовой техники, а потом стал продавать автомобили. Он всегда был сам себе хозяином. Не думаю, что он понимал, почему я не могу поступить так же. Это не значит, что он отказывался мне помогать. Когда я собирался стать музыкантом, он хотел поддержать меня, но ничего не вышло – по моей вине. Я активно мечтал, но делать ничего не хотел. А отец после развода с матерью женился во второй раз, у них родилось двое детей, Кэролин и Энтони, мои сводные брат и сестра. Так что у него и своих проблем хватало. В общем, ситуация была непростая.
Я никогда не думал о том, чтобы работать на отца, да он никогда и не предлагал. Понимал, что нельзя смешивать семью и работу. Или в глубине души признавал, что я не тот человек, на которого можно положиться и которому можно доверить общение с клиентами.
– А как насчет компьютерных курсов? Их же сейчас полно, – предложил он.
Да, только у меня недостаточно квалификации, чтобы на них попасть, мрачно подумал я. И в этом я тоже сам виноват.
Несколько лет назад у меня был учитель, классный парень по имени Ник Рэнсом. Он работал в благотворительной организации «Family Mosaic». Мы с ним стали хорошими друзьями; иногда он приходил ко мне домой, иногда я ездил к нему в офис в Далстоне, и там он помогал мне разбираться со счетами и искать работу. Ник пытался чем-то увлечь меня, записывал на разные курсы, начиная с ремонта велосипедов и заканчивая программированием, но борьба с зависимостью отнимала все мои силы, поэтому я так толком ничему и не научился. Играть на гитаре перед прохожими было куда легче, так что, когда Ник уехал, я все забросил. Я не в первый раз упускал отличную возможность – и не в последний.
Отец пообещал поспрашивать знакомых: вдруг кто-нибудь возьмет меня на работу?
