— Через полгода протратится и угробит лавочку; я куплю ее за гроши и солью с «Евроски».
— И репутация щедрого спонсора — твоя, можно сказать задаром.
— У «Евроски» никакой имидж, зато отличная продукция: идеальный вариант для слияния.
«Бентли» завелся с полоборота. В зеркале заднего вида сияет лицо Жака.
— Слушай, Франсуа, я дал ход твоей оферте на покупку «Евроски» сегодня утром, как ты просил. Но… ты забыл одну вещь.
— Неужели?
— Держатель контрольного пакета «Евроски» — «Зум», фирма, производящая лыжные ботинки. Она же — дочерняя компания «Паради-Франс», которую ты контролируешь через «Женераль де бискюи».
Я улыбаюсь, опершись подбородком на спинку переднего сиденья.
— То есть я делаю оферту самому себе?
— Да.
— Шампанского!
Я уже открыл ореховый мини-бар, но рука застывает. Жак понимает, в чем дело. После смерти папы «Бентли» был куплен автомобильным музеем в Мюлузе, и с тех пор бар никто не открывал. Бутылочка «Моэт и Шандон», из которой он грозил отпаивать нас, если укачает, стоит на прежнем месте, пристегнутая кожаным ремешком к инкрустированной дверце.
— Ты не боишься? — спрашивает Жак.
— Боюсь? Чего?
— Возвращаться в прошлое. Оживлять то, чего больше не существует.
— Это твое занятие, не мое.
Он качает головой, глядя вперед на дорогу, поправляет, чтобы скрыть волнение, рычажок, регулирущий мягкость подвески.
— Ничем больше не пахнет эта машина.
— Пахнет, Жак. Зажмурься на секунду.
Он предпочитает смотреть на дорогу. Он никогда не осуждал мои желания, мои капризы, мою любовь к воспоминаниям. Жак вообще добродушен, слегка рассеян — таких обычно принимают за мечтателей, а и они просто довольны окружающей действительностью, если только она не мешает им жить. У него папин характер, хотя наша мать родила его в первом браке. Я-то все унаследовал от нее: жесткость, молчаливость, жажду бегства. С одним лишь отличием — она убегала в будущее.
— Ты где сегодня ночуешь?
— У Коринны.
— А… Элизабет? Как она?
— У нее все в порядке.
Он не предлагает мне переночевать в замке, чтобы отпраздновать покупку в семейном кругу. За эту тактичность я его и люблю. Он никогда не пытался убедить меня в том, что жена, три дочери и кошка — условия душевного равновесия, а равновесие и есть счастье. Ронсере станет их домом, его дети придумают для себя те же игры, что когда-то придумали мы, жена устроит в парке бассейн, а я, куда бы меня ни занесло, буду знать, что мир, в котором прошло мое детство, не погиб, не принадлежит чужим, не застыл в мертвенном покое. Этого мне достаточно.
— Ты поедешь к нотариусу? — спрашивает брат возле Порт-д'Орлеан.
— Нет. Вот чек. Пересядь в такси, оставь машину мне.
Жак кивает. Он понимает, что мне больше не хочется разговаривать, и включает на небольшую громкость радио, чтобы я мог спокойно молчать, не чувствуя неловкости перед ним. Ему свойственно преувеличивать мою совестливость. Он убежден, что внутри у меня — настоящий ад из-за всех моих женщин, моего криводушия, моих незаконных махинаций. Я знаю, что он с печалью думает обо мне по утрам, когда бреется, — в неизменном ладу с собой, чистый и душой, и телом. Сам я бреюсь через день, это правда, но не потому, что избегаю своего отражения: просто легкая небритость удачно дополняет мой образ.
Я закрываю глаза, растянувшись на сиденье и привалившись спиной к дверце; втягиваю носом запах старой кожи, стараясь припомнить детство, каникулы, поездки в школу. Жак прав, «Бентли» больше ничем не пахнет. Но я выкупил его всего три недели назад.
Ночь выдалась туманная. Я с большим усилием припарковался на тротуаре, даже руки заныли от напряжения. Как-никак почти две тонны железа и алюминия, без усилителя руля, зато с убойными буферами — эти монстры каждый день стоят мне шести визитных карточек, которые я оставляю под «дворниками» у моих соседей по улице.
Тротуар завален клочьями полиэтилена и обломками ящиков из-под овощей. Торчат железные стойки, с которых сняли лотки. Проезжает мусоровоз. Синяя дверь, свежепокрашенная, но уже облупившаяся. Блестит кодовый замок. Набираю 6325. Не срабатывает. Да нет, 6325 — это Натали. Я был у нее во вторник. Отгоняю воспоминание о Натали, чтобы сосредоточиться на коде Коринны. У Натали нежная попа. Тело мягкое: гагачий пух… Стоп. Коринна, я сказал. Коринна — это черное боди с застежкой на двух кнопках, из-за которых ей приходится коротко стричь ногти. Сладковатый запах тимьяна. Волосы, выкрашенные в золотисто- каштановый цвет. Ванная в лиловых тонах, с крепкой вешалкой для полотенец, за которую она держится, когда я беру ее сзади. Какой же у нее код…
Пробую комбинацию 9329, не вызывающую в памяти ничего, даже лица какой-нибудь другой женщины. Перебирать цифры вхолостую — утомительное занятие. Час уже поздний. Мусоровоз завернул за угол, улица опустела, теперь слышно громыхание контейнеров, и поблескивает отсвет мигалки в витрине напротив.
Я сажусь в «Бентли», закуриваю. С утра вторая пачка, и она уже кончается. Бросить? А зачем? Я курю без удовольствия — велик ли будет подвиг? Подожду, пока не появится кто-нибудь из жильцов. Коринна, должно быть, убавила огонь под своей телятиной. Я терпеть не могу это блюдо, но именно оно было на ужин, когда мы впервые переспали, а я чту любовные ритуалы и избегаю неодобрительно отзываться о том, что ее возбуждает. Коринна. Какого цвета у нее глаза? А не все ли равно… Я сам себя раздражаю сейчас, я хожу по замкнутому кругу. Чего я, собственно, ищу во всех своих связях? Мне нужно ощущать себя одиноким, когда мои девушки пребывают на верху блаженства, которое я им дарю. Вроде бы я хорош в постели. По крайней мере им удалось в этом меня убедить, и они не лгут, поскольку моя единственная цель — их наслаждение. Оно омывает меня, избавляет от шлаков равнодушия и скуки, которые моя работа неизбежно оставляет в душе. Я нравлюсь себе только тогда, когда довожу их до оргазма. Люблю себя только при чтении их писем. Страдаю только в момент разрыва.
Что-то неладное со мной сегодня. Мне хочется тимьянного тела Коринны, но трудно сделать усилие, чтобы снова превратиться в персонажа, которого я для нее выдумал. А каким он должен быть в эту минуту? Этого человека я увижу только в ее глазах. Не повторяться, быть разным для каждой из моих женщин — единственная верность, на которую я способен. И, думаю, она важнее, чем то, что я вожу их за нос. Любовные связи позволяют мне одновременно проживать разные жизни… Но сегодня все эти жизни мне обрыдли, и они сваливаются к моим ногам, как что-то ненужное.
Я никогда не представлял себя стариком. Ген самоубийства, быть может. Или скорее нежелание пережить такой же упадок, как отец, когда над ним, состарившимся, смогли взять верх жалкие людишки. Да, стариком я никогда себя не видел, но и молодым, в сущности, не был. Мальчишкой, да, а потом — дикарем, подранком, охотником и, наконец, игроком. И всегда — одиноким. В этом источник моего обаяния — с тех пор как у меня завелись деньги. Я никогда не строю иллюзий. Я ими торгую. Удивительно, как до сих пор ни одна женщина не попыталась родить от меня ребенка. Я, должно быть, излучаю такую неприязнь к домишку и детишкам, что им в голову не приходит заарканить меня таким образом. Что со мной сегодня? Не уныние, не тоска, не опустошенность — какое-то тягостное послевкусие. Вкус того, что останется после меня. Я опускаю спинку сиденья, закидываю ноги на руль.
Пошел дождь. Капли на ветровом стекле: это плачут фонари. Прямо поэт, да и только. Мне хочется сейчас говорить Коринне глупые, нежные слова, которые стали бы нашими секретами, условными сигналами, ритуалами. Вместо рагу из телятины. Но я говорю мало. Я так часто лгу, что молчание — мое лучшее убежище. И ничего другого я не хочу. Такая жизнь мне подходит: это в каком-то смысле призвание, внутренняя потребность, которую я никогда не ставил под сомнение. Думаю, две из шести моих теперешних женщин со мной счастливы. Одна меня любит, вторая до нашей встречи была девственницей. Как обычно, я хочу оставить по себе прекрасные воспоминания и потому уйду от них в тот момент, когда их чувство ко мне не будет ничем омрачено. Мне ведь не нужна их любовь, мне нужно жить для них, радовать их. Не надеясь что-то получить взамен, просто так. Но именно это удерживает меня на земле.
Вытряхиваю пепельницу за окно и снова вытягиваюсь на откинутом сиденье. Я больше не пытаюсь вспомнить твой код, Коринна. Я проведу ночь перед твоим подъездом, а потом позавтракаю холодной телятиной. Меня уже одолевает сон, когда дверь вдруг открывается. Цифры я запоминаю плохо, зато у меня хорошая память на предметы. Я узнаю зеленый зонтик, который не задерживаясь проплывает мимо. Спасибо, Коринна. Спасибо, что не постучала в окно знакомого тебе «Бентли», в котором ты попросила меня заняться с тобой любовью не далее как в прошлый четверг. Я отказался: не надо смешивать разные вещи. Женщина — это женщина, а машина — это мой отец.
У тебя черные глаза, Коринна, теперь я вспомнил. Мне будет недоставать твоей гримаски наказанной девочки, твоих выпяченных губок, твоих грудей в вырезе боди, когда ты сидишь на мне верхом. Ты оставляешь меня наедине с самим собой, с моей нелепой системой ценностей, а именно этого я и хочу. Расставание всегда сулит больше неожиданного, чем встреча. Потому что в этот момент видишь человека без прикрас, а не очередное новое лицо, нарумяненное твоим желанием. Ты мне нравилась, Коринна, прощай. Завтра у меня будет ломить тело, а в сердце останется нежность: она не исчезнет и тогда, когда ты меня забудешь.
В два часа к кому-то из жильцов приехала «Скорая помощь» — пришлось уступить место. Где скоротать остаток ночи? У меня есть ключи от нескольких квартир, но живущие там женщины уже спят. Я не люблю знакомиться в барах, не люблю спать и не люблю будить людей. Остается мой офис.
Останавливаю «Бентли» посреди Елисейских Полей, на центральной полосе, предназначенной для такси. Двузначный номер защитит меня от эвакуатора. Пересекаю проспект, встречая на своем пути запоздалых гуляк, легавых в штатском и мятые упаковки из «Макдоналдса». Одно из моих убежищ, откуда я раскидываю сети, находится здесь, в старом здании торговой галереи, пропахшем лакрицей и типографской краской. Высокие потолки, опущенные жалюзи магазинов, дежурный свет, унылые плиточные полы в холле, правый лифт в конце коридора, пятый этаж, по коридору налево.
Элизабет предоставила мне офис, телефон и картотеку в своем рекрутинговом агентстве, через которое проходят лучшие топ-менеджеры. Анализируя движение кадров, спрос на рынке труда и характеристики соискателей, я делаю выводы о состоянии предприятий. Заодно, прислушиваясь к злобным откровениям уволенных, собираю ценную информацию о слабостях того или иного патрона или его тайной стратегии, — потом этими сведениями, при моем посредстве, смогут воспользоваться его конкуренты. Когда-нибудь, если доживу до старости, я женюсь на Элизабет. Мы составляем хороший тандем в бизнесе и недурную пару в постели, мы очень похожи и слегка друг другу надоели, что иной раз помогает нам обоим ладить с совестью.
В пустых кабинетах поскрипывают покрытые ковролином полы. Я прижимаюсь лбом к оконному стеклу. По размытому массивному силуэту серокрылого «Бентли» пробегают отсветы мелькающих фар. Сверху он похож на уснувшего циркового слона. Шпана, косящая под легавых, и легавые, выдающие себя за шпану, ошиваются
