Столе Эуне оставил машину перед воротами школы и включил аварийку. Он слышал звук собственных торопливых шагов, эхом отдающийся от зданий, окружающих школьный двор. Одинокий звук детства. Звук, напоминающий об опоздании на урок. Или о летних каникулах, когда все уехали из города, а тебя оставили. Он распахнул тяжелую дверь, побежал по коридору; теперь эха не было слышно, только его хриплое дыхание. Вот и дверь в ее класс. Разве нет? В группу или в класс? Вот как мало он знал о ее буднях. Вот как мало он ее видел в течение последнего полугода. Вот сколько он хотел знать. Вот сколько времени с этих пор он будет проводить с ней. Если только, если только…
Харри оглядел помещение бара.
— Замок на двери черного хода открыт отмычкой, — произнес полицейский позади него.
Харри кивнул. Он видел следы взлома вокруг замка.
Отмычка. Полицейская работа. Вот почему сигнализация не сработала.
Харри не видел никаких следов борьбы, ничего не было перевернуто, не валялось на полу, стулья и столы стояли в том же положении, в каком было бы естественным оставить их после окончания рабочего дня. Владелец бара был на допросе. Харри сказал, что ему нет надобности встречаться с ним. Но не говорил, что не
Харри посмотрел на барный стул у стойки и вспомнил, как сидел на нем в тот вечер с непочатым стаканом «Джима Бима» перед собой. Русский подошел сзади и попытался вонзить лезвие своего сибирского ножа в его сонную артерию. Титановый протез кончика пальца Харри помешал ему. Владелец бара испуганно стоял за барной стойкой и просто наблюдал, как Харри дотянулся до штопора. Кровь окрасила пол под ними, как только что открытая перевернутая бутылка красного вина.
— Пока никаких следов, — сказал Бьёрн.
Харри снова кивнул. Конечно нет. Это место было полностью в распоряжении Бернтсена, у него было время, чтобы убрать за собой, прежде чем намочить ее, облить ее… Слово пришло к нему против его желания: замариновать ее.
А потом он зажег зажигалку.
Раздались первые ноты песни «She» Грэма Парсонса, и Бьёрн поднес мобильный к уху:
— Да? Совпадение в регистре? Подожди…
Он достал карандаш и свой бессменный блокнот «Молескин». Харри подозревал, что Бьёрну настолько нравилась патина на обложке, что он вырывал использованные странички из книжки и вставлял в обложку новые листки бумаги.
— Не осужденный, нет, но расследовал убийства. Да, мы, к сожалению, думали, что так может случиться. И его имя?
Бьёрн положил блокнот на барную стойку, готовый записывать. Но кончик карандаша замер:
— Как, ты сказал, зовут отца?
По голосу коллеги Харри понял: что-то случилось. Что-то ужасное.
В то время, когда Столе Эуне распахивал двери в класс, в голове его проносились мысли о том, что он был плохим отцом.
Что он не знает, занимает ли класс Авроры постоянное помещение.
И если занимает, он не уверен, что именно это помещение.
Он был здесь два года назад на дне открытых дверей, когда каждый класс выставлял свои рисунки, модели, собранные из спичечных коробков, глиняные фигурки и прочую чушь, не произведшую на него большого впечатления. Если бы он был хорошим отцом, ему бы понравилось.
Голоса стихли, и на него уставилось множество лиц.
В полной тишине он сканировал молодые нежные лица. Нетронутые, незамаранные лица, которые прожили еще не столько, сколько им отпущено, лица, которым еще предстояло сформироваться, на которых проступит характер, которые с годами превратятся в застывшую маску, соответствующую их личности. Как его лицо. Его девочка.
Глаза Столе узнавали лица, виденные им на классных фотографиях, на снимках с дней рождений, на тех немногочисленных гандбольных матчах, которые он посетил, на праздниках по случаю окончания учебного года. Кое-кого он знал по именам, большинство — нет. Он продолжал свою работу в поисках одного- единственного лица, имя которого формировалось и росло, как рыдание в его горле: Аврора. Аврора. Аврора.
Телефон Бьёрна скользнул в карман. Он стоял без движения у барной стойки спиной к Харри, медленно покачивая головой. А потом он повернулся. Лицо его казалось совершенно обескровленным. Бледным, безжизненным.
— Этого человека ты знаешь, — догадался Харри.
Бьёрн медленно кивнул, как сомнамбула, и сглотнул:
— Это, блин, невозможно…
— Аврора.
Стена лиц удивленно взирала на Столе Эуне. Ее имя слетело с его губ, как всхлипывание. Как молитва.
— Аврора, — повторил он.
Боковым зрением он заметил, как учитель начал двигаться в его сторону.
— Что невозможно? — спросил Харри.
— Его дочь, — сказал Бьёрн. — Это… это просто невероятно.
Глаза Столе застилали слезы. Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Увидел, как перед ним кто-то поднимается, идет к нему. Очертания предметов расплывались у него перед глазами, как в кривом зеркале. И все же ему казалось, что этот кто-то похож на нее. На Аврору. Как психолог, он, конечно, знал, что это всего лишь попытка мозга избежать очевидного, наш человеческий способ справиться с тем, с чем справиться нельзя, — солгать. Видеть то, что хочешь видеть. И все же он шептал ее имя:
— Аврора.
И был готов поклясться, что голос принадлежит ей:
— Что-то случилось…
Он даже услышал слово в конце предложения, но не знал, кто его добавил, она или его мозг:
— …папа?
— Почему ты думаешь, что это невероятно?
— Потому что… — сказал Бьёрн, глядя сквозь Харри.
— Ну?
— Потому что она уже давно мертва.
Глава 41
На кладбище Вестре-Гравлюнд стояла тишина. Сюда доносился только слабый шум движения по улице Сёркедалсвейен и грохот поездов метро, везущего пассажиров в центр города.
— Руар Мидтстюэн, ага, — сказал Харри, широко шагая между надгробными камнями. — Сколько же лет он прослужил там у вас?
— Никто не знает, — пропыхтел Бьёрн, пытавшийся не отставать. — С начала времен.
— И его дочь погибла в автокатастрофе?
— Этим летом. Полный дурдом. Этого просто не может быть. У них есть только первая часть кода ДНК, следовательно, остается еще десять-пятнадцать процентов шансов на то, что это ДНК принадлежит другому человеку, может быть, это кто-то…
Он чуть не наткнулся на внезапно остановившегося Харри.
— Ладно, — сказал Харри, присел на корточки и пощупал пальцами землю у надгробного камня, на котором стояло имя Фии Мидтстюэн. — Эти шансы сократились до нуля. — Он поднял руку, и с его ладони посыпалась недавно взрыхленная земля. — Он выкопал труп и привез его в «Приходи таким, какой ты есть». И поджег.
— Черт…
Харри услышал слезы в голосе коллеги и не стал на него смотреть, оставил в покое, подождал. Он прислушивался, закрыв глаза. Птица распевала бессмысленную для живых песню. Ветер, беззаботно посвистывая, гнал облака. Поезд метро промчался в западном направлении. Время шло, но куда? Харри открыл глаза и прокашлялся.
— Надо попросить их откопать гроб, убедиться в нашей правоте и только после этого звонить отцу.
— Я сам позвоню.
— Бьёрн, — сказал Харри. — Так лучше. Все-таки молоденькую девушку не заживо сожгли. Правда?
— Извини, я просто устал. А Руар уже и так совсем сломлен, так что я… — Бьёрн беспомощно всплеснул руками.
— Все в порядке, — сказал Харри, поднимаясь.
— Куда ты собираешься?
Харри, прищурившись, смотрел на север, на шоссе и рельсы метро. Облака неслись ему навстречу. Северный ветер. И вот опять оно. Ощущение, что он знает нечто, чего еще не знает. Что-то было там внизу, в темных водах его личности, что никогда не всплывет на поверхность.
— Мне надо кое-что сделать.
